- По холодку! По холодку способней идти… Утречком!
Бабка улыбалась сморщенным лицом - очевидно, это посещение было очень ей приятно. Она то посмотрит, снова улыбнется, то засуетится. Достала праздничную скатерть, принялась стелить на стол.
Гость между тем повернулся к Василию Тимофеевичу. Заговорил уже негромко, но явно чем-то возбужденный. Он продолжал, по-видимому, начатое раньше:
- Ну, а Харитонов как? Прибег, зубами скрежетит. Знай свое: «Не хочешь в шахту - расчет тебе немедля!» А в шахте газу - и-и, кто знает сколько! Лампы два дня не горят.
Василий Тимофеевич спросил:
- Что с вентилятором-то вашим?
- Поршня лопнули на машине… Нечипуренко, забойщик, подошел до инженера, до Ивана Степаныча, да его спытал: «Трое, - говорит, - детей у меня. Скажи, - говорит, - як вам велит совесть: чи идти мне в шахту, чи нет?» Терентьев аж с лица стал серый.
- И что сказал?
- Говорит: «Иди. А не то - расчет».
- Вот паскуда! - выругался Василий Тимофеевич.
Зберовский, одеваясь, прислушивался к голосам, потому что речь шла о Харитоновском руднике. Однако вся эта история ему казалась преувеличенной. Досадно было за Терентьева, которому приписывают черт знает что. Если там действительно опасно, Терентьев так не скажет! Чушь! Не может быть!
Наконец он вышел из-за занавески, поздоровался. Гость остолбенел, почти с испугом глядя на него.
- Постоялец наш, - равнодушно объяснил Василий Тимофеевич, вытирая шею полотенцем.
Сразу стало тихо и неловко. Зберовский застегивал блестящие пуговицы тужурки. Все следили за его движениями.
Спустя минуты три, поняв, что иначе поступить нельзя, он взял фуражку, поклонился и отправился на улицу.
С утра не было заведующего коксовым цехом; в конторе не оказалось счетовода, чтобы выдать деньги на проезд. Гриша то понуро сидел, то принимался нервно ходить между печами и конторой. Затем понадобилось ждать, пока пришлют обещанную лошадь. Ее подали лишь около полудня. Она была запряжена в тесную, как сундучок с оглоблями, двуколку.
Чемодан еле уместился под ногами. Зберовский притиснулся боком к кучеру. И началась дорога. Сперва кучер часто взмахивал кнутом:
- Но-о, проклятая!
Кляча вздрагивала от кнута, однако рысью бежать не хотела.
Над степью струились токи воздуха, накаленного солнцем, - было видно, как они колеблются. Остро пахла нагретая полынь. Двуколка ехала так медленно, что почти не поднимала пыли. Но уже позади остался дым коксовых печей, и в стороне отдельными островками раскинулись поселки рудника «Альберт» и шахты «Евдокия».
