Судьба открытия | страница 104



Но тут же он подумал: глупости, пожар ничего не доказывает. Воспламенилось что-нибудь, мало ли, в лаборатории все могло случиться. И Зберовскому стало очень обидно за оклеветанного ученого. Да еще какого ученого! Проникшего в одну из самых сокровенных тайн природы. Ведущего гигантский труд, который упразднит для всех людей угрозу голода.

Тотчас же - контрастом - на ум пришло семейство Обросимовых.

«Невежды, - мысленно выругался он, - как вы смеете болтать! Ничтожества! Пусть ему нечем оплатить убытки, допускаю. А вы еще поклонитесь Лисицыну. Памятник его открытию воздвигнете, толстомордые!..»

Гриша торжественно снял фуражку, постоял перед остовом здания, потом побрел по улице обратно. Падал снег пополам с дождем, пальцы без перчаток зябли, посинели. Он втягивал их поглубже в рукава.

Из соседних ворот выглянул дворник - рослый и лохматый, в мокрой шапке бараньего меха.

- Эй, любезный! - окликнул Гриша.

- Чего?

- Ты не знаешь, вот где дом сгорел, проживал господин Лисицын, ученый. Где он сейчас?

Дворник сплюнул и с явным нежеланием ответил:

- Не знаю, слышь ты. Об этом не позволено… Съехали жильцы.

…В мансарде на Французской набережной после ареста Осадчего все пошло не так, как было прежде. Земляки точно постарели сразу, точно надоели друг другу. Споры между ними стали злыми, короткими и уже никогда не кончались примиряющим смехом. Различие характеров начало сказываться даже в мелочах. Вечерами нижегородцы еще пели иногда хором протяжные волжские песни; однако и песни теперь не ладились, замолкали на полуслове без видимых причин.

Об Осадчем в мансарде говорили мало. Крестовников вспоминал его, пожалуй, чаще остальных. Он потирал руки, взбрасывал на переносицу пенсне и принимался вздыхать:

- Доморощенный-то наш… социал-демократ. Сидит, голубчик, а? Э, подлое время! Вспомнишь - хочется завыть белугой.

Беседу никто не поддерживал. Приняв независимый вид, Крестовников уходил в свою комнату.

Он ясно чувствовал, что земляки с некоторых пор стали к нему относиться отчужденно, едва ли не брезгливо. В глубине души Сеньку это ужасно тревожило. Он в сотый раз обдумывал: есть ли у них для подозрения хоть одна зацепка, тень факта, косвенного доказательства?

Сенька успокаивал себя: нет, они не могут знать здесь ничего, разговор в охранном отделении - дело совершенно тайное. Все шито-крыто. Кроме того, перед своей совестью он чист. Такие, как Осадчий, действительно заслуживают особо удаленных мест.