Ее пугает эта мысль. Все оправданно и понятно, должно быть понятно; она хочет, чтобы было понятно.
– Роберт Фрост так не думал, – произносит Люба робко. – Он требовал от людей – и от жизни – возмещения всех потерь, оправдания несправедливости своей судьбы. Я слышу его голос – между строк; голос, который откровенно вещает: жить и писать надо так, будто это важно, словно это имеет какое-то значение, – сказала и испуганно взглянула на профессора. Кто она такая, чтобы иметь свое суждение?
– Конечно же Фрост понимал, что ничто не важно и в конечном счете, перед последним порогом, никто никому ничего не засчитывает. И все равно писал. В этом его личный подвиг. Вам необходимо двигаться вперед, Луба. Ваш интерес к литературе очевиден, но это всего лишь страсть… Идите учиться, преподавать, пишите. Публикуйтесь, наконец! Жизнь пройдет мимо, а вы так и останетесь за бортом. Надо двигаться вперед. Иначе – болото.
– Джейк!
Это обидно. Неужели и он, как все?
– Луба, поэзия невесома, как невесома жизнь.
Люба ловит себя на мысли о бессмысленности поэзии. Как абсурдно занятие стихами. Все вокруг зарабатывают деньги, чтобы кормить семью… Сиюминутность и… необходимость такой жизни. Она оглядывает стол, чашки, остатки десерта – разрушенный тортик, коробка конфет, вазочка с халвой, которую так любит профессор… Джейк сочувственно склоняет свою большую голову и кладет руку на ее безвольно лежащую на скатерти ладонь. Кожа у него сухая, как бумага, тонкая, покрытая пигментными пятнами.
– Поэзией не зарабатывают на хлеб.
И это правда. Только в Советской России придворные поэты зарабатывали на хлеб с маслом, колбасой и икрой. В «странах свободного мира» поэзией не зарабатывают на жизнь. Крайне редко, уже после смерти поэта, его наследникам достаются какие-то гонорары…
– Луба, Фрост был едва ли не единственным из западных поэтов, кто сумел сделать из поэзии ремесло.
Что такое поэзия? Прихоть? Необходимость? Зачем и кому нужна? Люба вспоминает строки, к которым приравнивала все в своей судьбе, подгоняла под эти строки жизнь. Заученные в детстве. Затверженные, знакомые со слов мамы ли, отца… Не мысля гордый свет забавить… Бессонница. Гомер. Тугие паруса… Как жалко, что теперь зима… И комаров не слышно в доме… Среди других играющих детей… Есть в близости людей… На исходе, у последнего порога, потеряв память, дряхлой старушкой, она наверняка будет повторять эти слова, уже не понимая их смысла. Эта мысль не дает покоя – мысль о невесомости жизни, о невесомости, бессмысленности поэзии.
