Тюлькины смешливые глазки-бусинки затерялись в завитушках белой шерсти. Шабашников и впрямь любил собак — фокстерьер был чист и вычесан. А в доме творилось черт знает что.
— Люблю я собачек…
Он сказал это так, будто любовь к собачкам могла оправдать любой его поступок.
— Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? — еще раз спросил Комаровский.
— Дома небось… Где же еще?
— И выходит, в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть похищены?
— Не знаю, — пробормотал Шабашников. — Наверно, раз нету…
— В таком случае необходимо задержать вора. С вашего разрешения мы осмотрим место происшествия…
— Да зачем? — замахал руками Шабашников. — Мелочь какая!
— Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть использовано похитителем…
Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Вскоре привезли розыскную собаку. Проводника предупредили, как вести поиски. Через несколько минут овчарка, рыскавшая по двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня, сваленного у сарая. Мы пришли к ней на помощь и извлекли из-под щебня небольшой сверток. В обрывок полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег. Десять четвертных.
— Это ваши деньги? — спросил Комаровский.
Шабашников побледнел. Руки его тряслись, и он никак не мог унять эту дрожь.
— Нет, не мои… Никогда их не видел в глаза!
— Откуда же они взялись?
Шабашников молчал.
«Возможно, он действительно ничего не помнит, — подумал я. — Бывает ведь… Алкогольное помешательство. Это может пройти так же быстро, как и пришло. Но улики ясно свидетельствуют против него. Никуда не денешься».
Я был очень удивлен, когда Комаровский ограничился лишь тем, что взял с Шабашникова подписку о невыезде. По дороге в отделение я сказал об этом капитану.
— За Шабашниковым мы посмотрим, — ответил Комаровский. — Но что-то мне не верится во все это… Как хотите, а не верится.
Я промолчал. Подумал: пусть Николай Семенович рассудит, подождем. «Не верится» — это слишком слабый аргумент, противопоставленный явным уликам. Комаровскому не хватало логичности в его действиях. А следователь — это прежде всего холодная и четкая логика, разве не так? Стоит только хоть на миг поддаться чувству симпатии или антипатии — и пиши пропало!..
