– А ты зачем из своей деревни приехал, как она там называется, Большая Дороть? Специально, чтобы в Питере нож в живот получить? Ты разве не мог этого дома сделать?
– Да я за пивом пошел, а какой-то мудак на меня из кустов с ножом. Мне страшно, доктор, я боюсь!
– А пойти за пивом в два часа ночи ты не боялся?
– Так откуда я знал, что такого идиота тут встречу?
– А откуда в тебе такая уверенность, что ты здесь, в больнице, нормальных людей встретил? Нормальные в это время все дома, спят.
– Доктор, а больно не будет? Я боли боюсь!
– А ты не бойся, привыкай. Мы вот давно к боли привыкли. Особенно к чужой. Давай сам переползай на стол, у нищих слуг нет.
И тут, в последний момент, товарищ, подсобрав свои вывалившиеся кишки в руку, решает сорваться со стола с криком: «Я боюсь, я не хочу умирать!» Хирурги, удерживая клиента, наваливаются ему на живот, анестезилог не успевает отскочить, в результате фонтан рвотных масс, отразившись от бестеневой лампы над столом, накрывает всех сверху.
Ну и о чем можно побеседовать в такой ситуации? Я говорю, хотел завтра на выставку Сезана сходить, в Эрмитаж, привезли несколько картин всего на неделю. Но разговор об искусстве как-то сразу зашел в тупик. Нужно искать другую тему.
– Ладно, – говорю, – мы тут сами виноваты, зонд не могли засунуть в приемном, поторопились на свою голову, поверили козлу, что желудок пустой. А я как-то видел картинку в автобусе, ну тогда у Финляндского вокзала кольцо было, вечно толпа народа. Автобус набился, а на задней площадке стоит бухарик, пьянющий вусмерть, народу в автобус набилось, не сдвинуться, двери не закрываются. И тут подбегает такой крепыш, с силой заталкивает всех внутрь, а сам остается на нижней ступеньке. И двери, значит, закрылись. Но так он прижал алкаша, что тот перегнулся ему через плечо и все, что было в его желудке, вывалил мужику на спину. Ну а мужик в давке не заметил, проехал несколько остановок, не давал дверь открыть, на своей остановке вышел, смотрю – идет. Вся спина у пальто заблевана, а сам счастливый такой, рад, что быстро доехал, силушка пригодилась, домой торопится, в семью. Вот придет, домашних обрадует, подарочек.
Народ оживился, беседа пошла веселее, чувствуется, тема ближе. Хирург:
– А я помню, как-то 9 мая, в праздник, еду домой в метро. Середина дня, народ потихоньку разъезжается с парада. Вагон полупустой, и стоит веселый такой капитан первого ранга, на поручне повис, держится. Красавец, в парадной форме, белоснежный китель, кортик на боку. И икота неукротимая. И вот чувствуется, поджимает его, не сдержаться, оглядывается он по сторонам, не смотрит ли кто, снимает фуражку и так аккуратненько в нее выблевывает все, что в желудке было. А было много. Снова по сторонам – зырк, но все, понятно, отвернулись, делают вид, что ничего не видели. Но капитан решает выйти на первой станции, может, ему надо, может – просто неудобно стало. Станция «Невский проспект», пересадка, я выхожу следом, смотрю, капитан свою фуражку так полусогнутой рукой прижал к груди, и четким таким строевым шагом хуячит по платформе, марширует, значит, на автопилоте. А навстречу патруль, майор и два зеленых курсанта, мудачка. Ну не надо в метро честь отдавать, не надо. Но так капитан выглядел браво, что у любого служивого рука сама тянется честь отдать. Ну и капитан, естественно, тоже рефлекторно хотел рукой махнуть, да вспомнил, что фуражка-то у него в руках. И надевает ее, значит, на голову и честь отдает. И весь китель… Блевотина стекает. А сам продолжает так же маршировать по платформе. Но вид уже не тот. Слышу только, майор, старший патруля, курсантам: «Ну вы и мудаки! Сколько раз вам говорить! Ё…., что теперь с ним делать?»
