Какое-то время спустя, уже прочтя уйму книг, я с удивлением обнаружил, что многие из тех историй оказались вольным упрощенным пересказом известных произведений Герберта Уэллса, Гоголя и Артура Конана Дойля, Хорхе Луиса Борхеса и Рея Брэдбери. Это внезапное узнавание доставляло мне всегда особую радость, как встреча со старым другом.
Голоса из далекого осеннего вечера, когда я, семилетним мальчишкой с вечно простуженным горлом, открыл для себя новую вселенную, – они и сейчас причудливо искаженным от времени эхом достигают моего внутреннего слуха…
Эй, Ренат… эй…
– Эй, Ренат… эй, черноголовый, уже дрыхнешь?
– Нет, – прилетело с другого конца моего ряда. Чернявый парень по имени Ренат до сих пор не проронил ни слова, и я даже успел забыть о его существовании. Еще днем я обратил внимание, что он вообще держится особняком. Не то чтобы это выглядело чересчур демонстративно, просто Ренат как-то отличался от остальных и почти все время молчал, хотя уже давно стал здешним «старожилом» и был ровесником Игоря. Я думаю, ему попросту было плевать на эти понты, а точнее, «его эта хрень не ломала».
– Расскажи нам одну из своих историй.
Позже я узнал, что, несмотря на свою внешнюю отстраненность, Ренат славился как отличный рассказчик. Его истории были самыми лучшими и неизменно новыми всякий раз, потому что он сочинял их всегда сам.
– Мой таинственный голос сегодня молчит, – ответил Ренат. Мне показалось, он произнес эти слова с легкой и немного надменной улыбкой человека, которому глубоко плевать на мнение окружающих. Хотя, может, я и ошибаюсь. – Как-нибудь в другой раз.
Послышались разочарованные голоса. Но тут их внезапно перекрыл чей-то протяжный завывающий пердеж, окончившийся поразительно натуральной вопросительной интонацией.
– Таинственный голос из жопы… – сдавленно просипел Игорь.
Все, включая меня, зашлись в таком хохоте, что из глаз брызнули слезы. В тот момент я почувствовал, что теперь действительно становлюсь одним из них, – одним из этих ребят, с которыми толком еще не успел познакомиться. Мы словно были пассажирами одного потерпевшего крушение судна, выброшенными на берег неведомого острова. Чувство единения было настолько огромно, необъятно, что меня до самых костей пробрал озноб, а тело покрылось гусиной кожей. Ничего подобного мне до сих пор еще не доводилось испытывать, и после это случалось, может быть, всего раза три или четыре. Но именно тем вечером я взошел на борт своего первого «Титаника», и, наверное, поэтому он запомнился мне ярче остальных.
