Я повторял себе: надо терпеть.
В восемь утра дежурная медсестра сменилась. На ее место пришла пожилая сухонькая женщина с седыми волосами, собранными в пучок на затылке. Я спросил у нее: извините, можно сесть? Все затекло. Она сказала: да, конечно, уже можно. Давайте я вам помогу. Она была очень худая и тонкая. Помню, я испугался, что в ней что-нибудь сломается, если она начнет мне помогать; все-таки я вешу немало. Нет-нет, сказал я, справлюсь сам, мне уже намного лучше. Я сел. Это было незабываемое чувство. Что-то вроде освобождения. Как будто с меня сняли кандалы и тяжелые цепи, громыхая, свалились на пол. Я повертел головой: это чудо. Я свободен двигаться. Я свободен встать и идти. Голова немного кружилась, но я не обращал на это внимания. Я медленно опустил ноги на пол, чтоб пятками ощутить твердость больничной плитки. Тело отзывалось плохо, но я мог двигаться; я наконец-то мог двигаться. Я испытывал настоящее счастье. Как раз в этот момент в реанимационную заглянула Яна. Она сказала: извините, можно я? Конечно, заходите, сказала медсестра. Помогите ему. Яна забежала внутрь. Обняла меня: но очень осторожно, как хрупкий стеклянный предмет. Спросила: ну что ты? Как ты? Я сказал: в порядке. Спросил ее: слушай, как я выгляжу? А то я себя не вижу. Очень страшный? Нормальный, засмеялась Яна. Она разглядывала меня, как новую покупку. Как будто пыталась найти во мне мои старые черты. Словно эта операция изменила меня, будто я стал совсем другим человеком. Она помогала мне, улыбалась мне, но все же для нее я стал, наверное, немного чужой, и ей нужно было время, чтоб привыкнуть ко мне такому. Она пыталась найти во мне какие-то зацепки — что я остался тем же.
Я улыбнулся, пошутил, и она вздохнула с облегчением. Операция закончилась.
Пора приступать к заживлению.
Яна вела дневник моей болезни в фейсбуке и живом журнале. Поначалу больше в живом журнале: это было до того, как она совсем перебралась в фейсбук. Там же она публиковала наши реквизиты: карта Сбербанка, яндекс-деньги, paypal. Все как обычно. Френды делали перепосты. Потом перепосты делали совершенно незнакомые люди. И даже те люди, с которыми мы давно перестали общаться. И даже некоторые из тех, кто относился ко мне неприязненно. Я боялся, что кто-нибудь из них напишет в сети про меня плохое и Яна бросится меня защищать; так бывало раньше: кто-то писал что-то плохое про меня или мою книгу, и если Яна видела это, то немедленно кидалась в защиту. Она не сразу привыкла к интернету с его неукротимой свободой, когда каждый имеет право говорить что угодно. Со временем научилась. Но теперь я смертельно болен, и она могла сорваться. Ее могли страшно обидеть даже намеком. Мы с ней поговорили до моей операции: пусть пишут что угодно. Это не важно. Яна сказала: конечно, не важно, плевать. Но я все равно волновался. К счастью, никто ничего плохого не написал или, по крайней мере, это прошло мимо нас. Деньги текли не то чтоб рекой, но о них, по крайней мере, можно было не волноваться. Яна писала в живом журнале обо мне и о своем отце. Иногда о других людях и о себе. Например, так:
