Застывшую маску поднимают с моего лица бережно, как сокровище, уносят и говорят: все, вы свободны, ваша маска готова. Я надеваю повязку и выхожу в коридор. Я говорю себе: все это дурной сон. Это не я лежал на больничной плоскости, облепленный застывающим пластиком; я катался на теплоходе по Дону с детьми. Майе очень нравится: она совсем еще маленький ребенок, ее радуют такие вещи, ее радуют текущая вода, шумящие люди вокруг, громкая увеселительная музыка. Ей хочется танцевать на палубе под эту музыку.
Я выхожу из кабинета и вижу молодого мужчину с перебинтованной головой: судя по вмятинам на бинтах, у него не хватает нескольких кусков черепа, и его ведет за руку старенькая худая женщина, ей сложно ходить, но ему еще сложнее; я говорю себе: я ничего этого не вижу.
Потом я думаю: нет-нет, все это есть. И я здесь, и этот молодой мужчина тоже здесь. И он, едва переставляя ноги, тоже, наверно, думает: почему я? Почему я не занимаюсь плаваньем, не катаюсь на велосипеде, не прогуливаю пары, почему я с трудом передвигаюсь по этим белым коридорам с плакатами на стенах, на плакатах выздоровевшие больные благодарят сотрудников института нейрохирургии Бурденко за свое счастливое излечение; почему я все это знаю, зачем мне это? Наверно, он тоже думает, что ничего этого нет: нет его старой мамы, которая, что-то ласково нашептывает ему на ухо, нет этой боли в трясущейся голове, в которой не хватает костей, нет этих дрожащих ног и путающихся мыслей; он, наверно, тоже думает: почему я, господи? — но никто ему не отвечает; потому что ответа на этот вопрос нет.
Помню, как с Яной ждали, когда же наконец меня облучат. Вот и маска готова, и МРТ сделана, а точная дата процедуры не назначена. А ведь опухоль там внутри не замерла в ожидании, она медленно, но растет; и если слишком задержаться, то станут бессмысленны все эти снимки; придется снова делать ПЭТ, снова МРТ, снова записывать и считывать диски.
Но Рэмовна сообщает: кибернож назначен на 24 марта. Наконец-то сумели вклиниться в расписание.
Рэмовна сообщила нам это дней за пять до срока; мы с Яной решили провести оставшиеся дни в гостинице. Мотаться в Ростов и обратно в Москву не хотелось; да и как бы не дороже вышло, а мы старались экономить. Мы жили киберножом, дышали киберножом, молились на кибернож. Мы боялись, что вот уедем, и надежда рассыплется, как карточный домик. Мы решили дождаться. Гостиница была маленькая, номер маленький и дешевый, но уютный; а самое главное — гостиница располагалась недалеко от института Бурденко и рядом со станицей метро «Маяковская». У нас была двуспальная кровать, туалет и небольшой плоский телевизор. Мы обедали в недорогих кафе и столовых, вечером смотрели незапоминающиеся передачи и жевали крекеры, а незадолго до процедуры выделили время и сходили с Эриком Брегисом и его женой в театр. Мы почти не волновались; верили в победу. Главное, не уезжать далеко, главное, быть рядом с киберножом. Яна сказала: пусть это как будто наш маленький отпуск. Представь, что мы приехали в Москву отдыхать. Приехали побродить по окрестностям, покататься на качелях возле станции метро «Маяковская», сходить в парк. Да, и в театр. С этим постоянным лечением мы забыли, когда последний раз были в театре.
