Они расхаживали вокруг изящной, не нашей, походкой; в ярко вышитых юбочках, талии затянуты, будто осиные; некоторые со свежими цветами в длинных волосах... На запястьях у них висели резные печатки на золотых браслетах или бусы, а от их странных благовоний кружилась голова.
Я шел по базару, здоровался с ремесленниками и крестьянами вокруг... Хоть критяне не могли принять меня за деревенского мальчишку, но внимание обращали не больше, чем на бредущую мимо собаку. Кроме тех нескольких, которые рассматривали вообще всех. А те - те вели себя так, будто мимы и акробаты специально для них разыгрывали здесь представление: показывали пальцами на вещи и на людей, чему-то смеялись... Один набрал себе в плащ редиски и лука, подошел к горшечнику и сказал на своем мягком критском диалекте:
- Мне нужен горшок, чтобы ссыпать все это. Вот этот подойдет.
Горшечник начал объяснять, что это его лучший кувшин, что он для стола, не для чулана... "Прекрасно, он как раз мне подходит", - только и ответил критянин, заплатил без звука и ссыпал в кувшин свои овощи.
Как раз в этот миг я услышал сердитый крик женщины. Это была молодая жена маслобоя; она всегда торговала на базаре одна, муж тем временем работал на прессе... Критянин обсыпал ее деньгами, но было видно, что ему не масла надо, - он тискал ее за грудь. Несколько деревенских подались в ту сторону, назревала свалка. Я подошел к критянину и похлопал его по плечу.
- Послушай, чужеземец, - говорю, - я не знаю, какие обычаи у вас в стране, но здесь у нас достойные жены и к ним не пристают. Если тебе нужна женщина, вон там ты найдешь дом с крашеной дверью.
Он повернулся, посмотрел на меня... Желтый, хилый малый с ожерельем фальшивого золота, из-под которого просвечивало стекло... Потом вдруг подмигнул:
- И много тебе платят в том доме, паренек, а?
У меня на миг дыхание перехватило. Он, видимо, что-то почувствовал и отскочил, но мне и не хотелось пачкать об него руки.
- Благодари своих богов, - говорю, - что ты гость в нашей стране. И убирайся, чтоб я тебя не видел!
Когда он исчез, подошел пожилой бородатый критянин:
- Сударь, я прошу у вас прощения за этого негодяя. Это ничтожество не может отличить благородного человека.
- Похоже, он даже шлюху отличить не может, - говорю. Отвернулся от него и пошел. Из-за показной учтивости этого человека проглядывало снисходительное пренебрежение: он испытывал удовольствие от своей вежливости по отношению к низшему... Дед был прав: любой из нас ничего не значил для этих людей.
