Заговорили ее пальцы – при каждом прикосновении к струнам. Они говорили о том, что не могло быть произнесено вслух.
Говорили правду.
Звуки, которые она извлекала из инструмента, не были умиротворяющими.
Они рассказывали о той ночи шестнадцатилетней давности, когда умерла Жасмин.
Лейле было восемь лет, но она все запомнила и потом, став взрослой, сообразила, что же тогда произошло.
Ее музыка рассказывала о девушке, сбившейся с пути. О шумных вечеринках, о том, как она, покачивая бедрами, танцевала с приятелем Зейна. Некоторые вещи Лейла даже сейчас не совсем понимала, потому что всегда старалась быть хорошей и послушной дочерью. Но ее пальцы – сами по себе – повествовали о запретных плодах и о прекрасной девушке, танцующей с самим дьяволом.
– Лейла… Хватит! – Голос королевы зазвенел от раздражения.
Однако пальцы Лейлы продолжали свой рассказ. Она целиком погрузилась в музыку, передавая гнев Зейна, когда он узнал о предательстве друга.
Лейла вспомнила вырвавшиеся у брата слова: некоторых мужчин, вроде любовника Жасмин, заставляет трепетать лишь азарт погони. Сама добыча им не нужна.
Той ночью Зейн выгнал вон своего бывшего друга. Но Жасмин не захотела расстаться с ним. В этом поступке, точнее, в том, что за ним последовало, королева Фаррах до сих пор винила своего единственного сына.
Пальцы Лейлы, в очередной раз прикоснувшись к струнам, воспроизвели крики, наполнившие дворец, когда стало известно, что автомобильная катастрофа унесла жизни молодой принцессы и ее любовника.
Без единого слова, одной только музыкой, Лейла явила всем правду о той ночи.
– Прекрати! – потребовала королева. Она кричала, мечтая об избавлении, не в силах больше выносить эту пытку.
Фаррах выхватила у дочери арфу и бросила ее на пол. Лейла встала, чтобы поднять свое бесценное сокровище. Вот тогда мать и заявила: «Лучше бы это была ты!»
Золотистые глаза Лейлы встретили разгневанный взгляд матери, умоляя забрать эти слова обратно. Но королева повторила:
– Лучше бы ты умерла той ночью, Лейла!
Теперь она была готова ответить. Она сделала глубокий вдох и сказала:
– Не думай, что это явилось для меня откровением. Ты с самого первого дня, с момента моего рождения, желала мне смерти. – Голос Лейлы не дрогнул, не выдал ее боль. – Ты никогда меня не любила. Даже твое молоко было кислым от обиды и разочарования.
Конечно, это было преувеличение, но, сколько Лейла себя помнила, она всегда чувствовала себя нежеланным ребенком.
