– Придержите языки! Папаша Зиан тащится за ней следом.
Позади дикарки переваливалась раскачивающаяся фигура. Простушка, которую на самом деле звали Мандина, жила вдвоем со своим старым отцом. Костлявый и тощий, как ломкий прут, папаша Зиан топорщил усы, словно разозленный кот, и говорил меньше, чем скотина, которую он пас. Подозрительный, вечно настороже, с белоснежной шевелюрой и черными глазами, он припадал на одну ногу с полным безразличием к своей хромоте, как если бы хромота была самым естественным способом передвижения.
Мандина порхала от козы к собаке. Чем чаще приходилось напоминать себе о неполноценности ее ума, тем совершеннее – по контрасту – казалось ее тело, длинные ноги, гибкая талия, упругая походка. Щедрость, с которой природа одарила ее физически, была сравнима разве что со скудостью ее разума.
– Вильям, да ты глаз с Простушки не сводишь. Может, ты на нее запал?
Вильям вздрогнул и оборвал подкалывающего его Жиля:
– Шутишь, что ли?
– Ой, видел бы ты свое лицо!
– Мне ее жалко.
– Друзья, Вильяма коснулась благодать! И что предпримет Ваше Святейшество, чтобы помочь бедной невинной девице со спящими мозгами? Может, трахнет ее в надежде на пользу шоковой терапии?
– Жиль!
– Говорят, именно так вкладывают мозги девицам.
– Кончай нести чушь.
– Я серьезно: прояви великодушие. Может, если переспать с Простушкой, это ей прочистит извилины. И потом, представь только, если сработает, какое научное достижение…
Вильям бросился на Жиля, сжал его горло обеими руками и сделал вид, что сейчас придушит. Тот притворился, что задыхается, и оба сцепились.
Четверо приятелей тут же превратились в болельщиков, каждый выбрал фаворита и принялся всячески его подбадривать. Они распалились, напряжение нарастало, и вот уже схватка стала всеобщей, они обменивались ударами, вцепившись друг в друга, стремились придавить соперника, катаясь по земле. Через несколько секунд они забыли, из-за чего возник спор, отдавшись удовольствию повозиться, как щенки, которые скалят клыки, но никогда не кусаются. Обессилев, они объявили перемирие и, развалившись на траве, уставились в небо, пытаясь перевести дыхание.
Внизу Мандина, папаша Зиан, коза и собака уходили все дальше в лес. Рыжие волосы Мандины вспыхивали в густой тени пихт, и скоро уже трудно было различить что-либо, кроме этих всполохов.
Вильям следил за ней, пока она не исчезла. В сущности, какое счастье, что Мандина была недоразвитой! Иначе она свела бы Орлов с ума. Столкнувшись с такой красотой и вынужденные вести себя по-мужски, мальчишки бы страдали; скорее всего, она внесла бы раздор. А так они ускользнули от опасности. Сейчас они были едины, влюбленные в свою компанию и в царящее в ней взаимопонимание, храня верность друг другу больше, чем любым брачным обетам. Их мужская дружба была замешена отчасти и на страхе перед женщинами – женщинами, которые их подстерегали и вскоре должны были разлучить, теми, чей приход похоронным звоном окончательно проводит их детство. Эти каникулы были расцвечены осенними тонами последней отсрочки. Они сплотились плечом к плечу, ведь совсем скоро тело, к которому их потянет прикоснуться, будет уже не безобидным телом товарища, но роковой плотью искусительницы, авантюристки высокого полета, влекущей в бездну сирены, самки, столь пугающей и желанной. Ущербность Мандины охлаждала интерес, позволяла уделять ей лишь рассеянное внимание, как ребенку. Она была не в счет. Неполноценность делала ее в меньшей степени представительницей женского пола, а их – в меньшей степени мужского.
