Мы, как всегда, отвернулись. Потом думали: коли парень так же смотрит на матросов «Анны-Марии-Элисабет», он вряд ли долго протянет.
Никто не уважает слабого, когда тот стоит на коленях.
И не было Ханса Йоргена, чтобы воскликнуть: «Ну, что я говорил?» — когда Лоренс рассказывал про побои на кораблях. Ханс Йорген пошел ко дну вместе с «Йоханной Каролиной» по прозвищу «Несравненная», однажды осенью бесследно исчезнувшей в Ботническом заливе.
Что за судьба ждала нас? Колотушки да смерть на дне морском, а мы все равно томились по морю. Чем для нас было детство? Прозябанием на суше, жизнью в тени плетки Исагера. Чем была для нас жизнь на море? Словами, значения которых мы еще не знали.
В нас пустило корни чувство, будто ничто не изменится, пока у нас под ногами находится земля. Исагер оставался прежним. Сыновья боялись и ненавидели его. Мы боялись и ненавидели его. Боялась ли и ненавидела ли его жена, никто не знал. Но она больше не била его. Отныне учительша жила в своем собственном мире. Мы украли у него собаку, дом, разум его жены, а он ничуть не изменился. Бил нас, как обычно, и ничему не учил. Мы сражались с ним, как обычно, и ничему не учились.
Мы больше не преследовали его, когда зимними вечерами он возвращался домой после двойного тодди у купца Матисена. Больше не кидали под Новый год в гостиную горшки с дерьмом. Но продолжали сыпать песок в чернильницы, забивать дымоход, прыгать из окон, прогуливать и красть его книги. Вскоре настал черед Нильса Петера повалить его на пол, а однажды придет очередь Альберта.
Исагер был бессмертен.
Мы познали плетку. Теперь нам предстояло познакомиться с морем.
Правду ли сказал Ханс Йорген, неужто колотушкам не будет конца?
Однажды Лаурис рассказал Альберту о наказании на военном фрегате «Неверсинк»: провинившегося привязали к мачте и пороли до крови, пока, по словам Лауриса, не выбили из него семь сортов дерьма. Мы не поняли, что это значит, но Лаурис сказал, что это американское выражение: «seven kinds of shit». И мы подумали: вот каков мир за пределами нашего острова. Вот она какая, великая Америка. Всего-то у них больше, даже дерьма. Мы и не замечали, чтобы из нас выходило разное дерьмо. Цвет менялся. Оно бывало жидким, бывало твердым, но дерьмо — оно ведь и есть дерьмо? Мы ели треску, макрель, сельдь, молочную кашу, свиную колбасу, суп из сычуга и капусту, но срали-то после этого одинаково. Вот оно, оказывается, как будет в большом мире. Мы будем есть другую пищу, чудовищ с морской глубины, какие не попадаются на крючок местному рыбаку, осьминогов, акул, резвых дельфинов, разнообразных рыбок с коралловых рифов, фрукты, которых наш крестьянин в глаза не видывал, бананы, апельсины, персики, манго и папайю, индийский карри, китайскую лапшу, летучих рыб в кокосовом молоке, мясо змеи и мозг обезьяны, и, когда нас будут бить, из нас выйдет семь сортов дерьма.
