Мы знали о ней немного, хотя подозревали, что именно она является причиной всех наших несчастий. Поговаривали, что жена регулярно избивает Исагера огромными окорокоподобными ручищами, и из-за этих унижений очки ее супруга прижимаются вплотную к переносице.
И вот, эта собака расхаживает тут как у себя дома, а может, и воображает, что она дома, ведь раньше ее одну в городе не видели.
— Каро, — позвал Ханс Йорген и прищелкнул пальцами.
Пес остановился. Нижняя челюсть у него выступала вперед, язык торчал из пасти. Мы почувствовали нарастающую злость. Мы его возненавидели. Жирный Лоренс уже собрался дать ему пинка, но Ханс Йорген поднял руку. И принялся напевать старинную потешку, которую мы, бывало, пели в раннем детстве, когда хотели заставить улитку высунуть рожки. Все взялись за руки и закружились вокруг Каро.
Нильс, продай-ка нам муки,
Испечем мы пирожки.
Долго ждать я не могу,
Каро с лаем прыгал по кругу.
— За мной! — позвал Ханс Йорген и побежал.
Тучное животное, переваливаясь с боку на бок, радостно последовало за ним. Мы окружили пса и побежали по Маркгаде. Прохожий увидел бы лишь толпу бегущих мальчишек.
Миновали Вестергаде. Затем — Канатный двор. А дальше тянулись поля. Здесь мы бродили, когда хотели размять ноги, а город становился тесным. Вдоль дорог высились древние подстриженные тополя с растрескавшимися от старости стволами. Свои права на них мы утверждали с помощью гвоздей и досок. Мы превращали их в хижины с лестницами, комнатами и чердаками. Это были наши крепости, из них мы правили полями. Но каждый раз их надо было завоевывать заново. Деревенские тоже предъявляли на них права. Дети земли, крепкие, угрюмые, они ощущали свое право первородства в борьбе за вольные поля. Но нас было больше. Мы приходили сюда только толпой, готовые к войне, и уходили победителями. Они, туземцы, защищали свою землю с дикарской яростью. Но мы были сильнее и не знали пощады.
— А он сдюжит? Далеко ведь, — спросил Нильс Петер.
С черных губ Каро свисала слюна, он с трудом поспевал за нами. Все это было так не похоже на привычную жизнь комнатной собачки, принадлежавшей толстой учительше.
— Коли Лоренс сдюжит, то сдюжит и Каро, — сказал Йосеф и с размаху хлопнул Лоренса по упитанному плечу.
Лоренс аж побагровел от натуги. Плечи и грудь его вздымались, он со свистом втягивал воздух, будто где-то внутри у него была дырка. Лицо у парня заплыло жиром, и, когда его били по щеке, весь этот студень смешно трясся. Один только толстый носик оставался на месте, а губы тряслись. В глазах у Лоренса в таких случаях появлялось жалобное выражение, будто он хотел попросить прощения за свою безобразную толщину.
