Дойдя наконец до комиссариата, Алекс увидел знакомую толкотню у дверей. Если раньше жизнь в Москве сосредоточивалась вокруг универмагов, ресторанов и театров, то сейчас центром тяготения были государственные учреждения, в первую очередь те, где можно было что-то «раздобыть» или «выпросить». Без «бумаги» в этом городе не продавалось ничего, кроме чая, папирос и спичек, — даже мыло. Конечно, существовали еще рынки, которые регулярно «трясли», но где, несмотря ни на что, можно было купить по крайней мере хлеб — правда, за какую цену! На Рождество Алекс открыл свой тайник и вытащил оттуда последние три золотых червонца — раньше за такие деньги можно было опустошить пол-Елисеева, сейчас еле хватило на свиной окорок и черного петуха.
Пробившись сквозь толпу к двери, он показал красноармейцу пропуск и вошел. «Судный день» совсем уже развалился, зато с лозунгом «Мир хижинам, война дворцам!» все было в полном порядке. Поднявшись по мраморной лестнице на второй этаж, он прошел по совершенно истрепанному ковру и без стука открыл дверь в комнату, где когда-то находился будуар третьей жены миллионера, средней руки или, вернее, ноги балерины, а сейчас, спиной к любующейся собой в ручном зеркальце голой Венере, хлебал некрепкий чай младший инспектор по семеноводству Август Септембер (Алекс получил повышение, из него сделали старшего инспектора) — когда они тут поселились, стол Августа стоял у противоположной стены, но он сменил место, поскольку, как он сам говорил, «его нервная система таких картин не выдерживает». И в остальном комната не очень-то отвечала вкусам новой власти, стена была обклеена розовыми обоями, при виде которых Эглитис всегда презрительно хмыкал, а таблицы с результатами анализов лежали грудой на маленьком изящном столике с выгнутыми ножками. Возможно, стоило безопасности ради выкинуть картину и мебель и сорвать обои, как многие и делали, но Алексом овладела какая-то странная строптивость, он не стал ничего менять, а в качестве самозащиты выучил наизусть пару предложений из речей Луначарского, в которых комиссар народного образования призывал хранить ценности искусства прошлого, и цитировал их, когда кто-то выражал сомнение в его пролетарской сознательности.
Верный Август, увидев прежнего хозяина и нынешнего начальника, сразу вскочил и стал хлопотать, принес с подоконника еще одну чашку, сунул ее под самовар, повернул краник, подождал, пока она наполнится кипятком, и даже вытащил из ящика стола коробочку с мелко наколотым сахаром. Алекс сел и только сейчас почувствовал, как он устал, — а ведь расстояние от вокзала до комиссариата было не бо`льшим, чем с маминого хутора до мызы Лейбаку, одна нога здесь, другая там… Вот что делает с человеком голод, подумал он, — чашка сладкого чая была действительно в самый раз.
