Тренеры, игроки и родители нервно толклись возле кортов. Питер был явно на грани нервного срыва. Он надеялся, что хоть один из шести его подопечных проявит себя.
Собрание было назначено на шесть часов. Зал был переполнен. На турнир съехались игроки со всей страны: из Девона, Южного Уэльса, Кембриджа, Сомерсета, Эссекса, Дарэма. Нескольких игроков я узнала, но старалась держаться рядом с Конни и не отходила от нее. Директор чемпионата рассказал о правилах, потом секретарь провела перекличку.
— Фил Майкок. — Всеобщий смех.
— Элис Петерсон.
— Здесь! — пискнула я — и зашлась в приступе кашля. Конни стукнула меня по спине и шепнула: «Цыц, цыпленок». На протяжении почти всего собрания я мысленно репетировала это свое «здесь» и все-таки сплоховала! Мы листали страницы турнирной сетки, отыскивая раздел «До четырнадцати». Он шел под номером 64. Восемь сеяных игроков были выделены жирными прописными буквами. Мое имя было набрано обычным шрифтом.
— Я играю с сеяным под номером четыре, — удивленно сказала я Конни.
— А я с сеяным номер три. Что ж, игра получится недолгой, — сухо предсказала Конни, захлопнув программку, словно говоря, что это конец, задергивайте занавес.
На таких важных соревнованиях, как национальные, от нас также требовали быть судьями в матчах, чтобы исключить мошенничество.
— Ой, не может быть! Я сужу сеяного номер два на первом корте. — Первый корт, вероятно, был одним из самых крутых. — Мы с Конни посмотрели друг на дружку и рассмеялись.
— Тут какой-то подвох, — хмыкнула Конни. — Ведь это Национал. У нас нет никаких шансов.
— Ну и ладно, что из того, — усмехнулась я ей в ответ, — мы можем выиграть, Конни.
Понедельник, первое утро Национального турнира. В ожидании церемонии открытия все собрались возле Центрального корта. Стоял собачий холод, завывал ветер, срывая с плеч наших матерей пледы в шотландскую клетку.
— Как ты переночевала, мама? — спросила я, дрожа от холода. Мама стояла с приятельницами.
— Матрас был просто каменный, как будто спишь на полу, а муж нашей…
Но в этот момент появились мужчины в килтах и стали спускаться по ступенькам, наигрывая на волынках. Внезапно меня наполнило счастье при мысли, что я здесь, что я добралась до Национала и могу этим гордиться. Это было замечательное ощущение, и я не променяла бы его ни на что на свете. Кто знает, может быть, сегодня я выиграю. Меня охватил настоящий восторг. Были объявлены первые матчи.
Я бродила от корта к корту, смотрела на игру. Тим Хенман играл на Центральном корте, и я немного постояла там. На другом корте я услыхала возглас: «Переиграть?? Мяч был на целую милю в ауте! Что ты несешь…» Мне нравилось слушать споры. Рефери говорил с девчонкой, сделал ей предупреждение. Судейство изматывает нервы гораздо сильнее, чем игра. Господи. Мне опять приспичило в туалет. И в эту секунду объявили мое имя — я судила игру Карен Кросс против Тамсин Уэйнрайт. Одна надежда, что матч будет коротким! Мы втроем пошли к корту. Карен решительной поступью шла впереди. Я залезла на высокий стул, у меня дрожали коленки. Вероятно, все кругом видели мое смущение. Слава богу, теперь я сидела, держа на коленях протокол, и старалась выглядеть непринужденно, словно у меня все под контролем.
