Я должен сказать два слова о нем и его семье, которая, впрочем, состояла из его жены и сестры его жены. Эти три души хотя происходили из разных социальных слоев, но удивительно подошли друг к другу. Они были «народники». Народники не в смысле партии, а потому, что очень любили деревню и веровали, что крестьян выведет на путь развития и достатка образование. Поэтому они выстроили начальную школу, в которой моя тетка, Ольга Петровна, была учительницей, а мой дядя, дядя Вася, вынашивал более обширные планы. Ему совершенно не по средствам было содержание этого когда-то великолепного дома, где богатые польские магнаты вели жизнь, им свойственную. Но вместе с тем ему казалось невозможным, чтобы такое здание пропадало зря, и он мечтал о том, чтобы в этом доме основать агрономическое училище.
Жизнь этой семьи была трагическая, об этом рассказывать не буду. После смерти дяди Васи мой отчим исполнил его мечту и тут в Ставках открыл агрономическое училище, став его почетным попечителем. Таким образом, этот дом получил, можно сказать, весьма приличное назначение. Затем потекли годы… Прошла война. Наступила революция, затем прошла вторая война… Я в этом доме не бывал. Но детские воспоминания о нем были крепки.
* * *
У меня было очень мало надежды, что он существует. Надо прибавить, что в 1917 году, после Февральской революции, и в этом агрономическом училище произошли всякие беспорядки и оскудения. Ко мне явилась в Киев летом 1917 года депутация от этого училища с просьбой принять на себя почетное попечительство училищем и помочь ему так, как помогал мой покойный отчим. Я обещал им приехать в Ставки.
И вот приехал в октябре 1960 года. Значит, ехал я довольно долго. Сто километров, отделяющие Ставки от Киева, я ехал сорок три года. Но это потому, что заезжал «по дороге» в разные города — столицы. Был в Константинополе, Бухаресте, Софии, Белграде, Будапеште, Праге, Варшаве, Берлине, Париже, Москве. Сверх того, во Владимире продолжительное время. Но все же я приехал. И вот я стоял перед старым домом с четырьмя колоннами. Он подмигивал мне изменившимися своими окнами и говорил:
— А, попечитель! Приехал? Долгонько. Но лучше поздно, чем никогда. Я тоже, брат, мытарствовал немало, сейчас ничего — опять получил приличное назначение. Больных деток лечу. А что Ольга Петровна? Василий Иванович? Дмитрий Иванович? Все умерли? Почтенные были люди. А вот гитлеровцы, какие безобразники! Что они наделали? Старые колонны мои развалили, эти вот новые. Служат, да не то. Толщинки прежней в них нету, этакой округлости. А окна? Окна были у меня до полу. Красота! А сейчас небольшие, обыкновенные. Но это — пусть. Деткам теплее. Но как они меня оскорбили, гитлеровцы. Помнишь входную лестницу, парадную? Дубовую в два крыла? Все «до вшиских дзяблов», словом, к черту! Помост соорудили такой косой, прямо во второй этаж. А зачем? Конюшню там устроили. Конюшню! В моих залах-то прекрасных. Разве это забыть можно? А парк! Помнишь парк? Столетний вокруг меня стоял. Весь вырубили. Пройдись, посмотри. Ни одного дерева! Но это ничего. Я. может быть, дождусь нового парка. Лет 50 еще проживу, а? Как ты думаешь? А ты не дождешься. Да и вообще мы больше не увидимся. Прощай, попечитель… «почетный».
