Елка, елка, не нуждающаяся в эпитетах! В отличие от ели, которая может оказаться строгой, печальной, мрачной, но становится веселой, превратившись в елку. Пока готовишься к Новому году, покупаешь подарки, тащишь домой и водружаешь елку, в душе крепнет уверенность, что уж этот-то Новый год обязательно будет лучше уходящего и произойдет что-нибудь особенно хорошее. Надежда, живая и стойкая, как вечнозеленое деревце, говорит: все будет хорошо. И никто не думает в эти хлопотливые дни о порыжевших, осыпавшихся и сваленных в кучу на помойке новогодних красавицах. Так все любуются невестой в белопенном платье, с сияющим от счастья лицом из-под фаты, и никто не может представить ее на рассвете холодного вдовьего дня, когда покореженная ревматизмом рука тянется к лампе. Свет падает на неровные жидкие пряди со следами хны. Уродливая ключица выпячивается из ворота мужской рубашки. К тумбочке прислонена палка. В изголовье лежат очки с мутными, захватанными стеклами; нужно протереть их и посмотреть на часы, чтобы встретить… рассвет? Нет – закат. Жизнь проходит быстро, как Новый год, однако язык не поворачивается назвать ее мишурой…
Другая машина замедлила ход, и Стелла не раздумывая села. Затылок продолжал ныть. Перед глазами болтался меховой уродец, висящий перед лобовым стеклом. Стеллу подташнивало, кружилась голова. Снова пробовала вспомнить, как она попала сюда, в этот район, где случалось пару раз побывать в гостях. Ах да, автобус. Она несколько раз оглянулась, и пожилой таксист негромко спросил: «Что-то не так?»
Все не так.
Непрерывно раскачивалась уродливая фигурка. Свет от встречных машин больно резал глаза. Все не так. У меня нет жены, мы разошлись. Сам говорил, Стелла не спрашивала. Зачем? Если человек захочет, сам и скажет, и спросит. Он появлялся всегда неожиданно, она не знала, когда его ждать, – и потому ждала все время, каждый день, все два месяца. Встречались и на работе, но там была только работа – он был фанатик, засиживался в лаборатории до темноты.
Думалось в прошедшем времени – так было легче; прошло это время, прошло. Два скоротечных, как чахотка, месяца. Чахотка и есть, когда каждый вечер мог оказаться последним. Он уже прошел, последний вечер, и только сейчас она поняла, что не запомнила, чем он отличался от остальных. И знал ли Мальчуган, что больше таких вечеров не будет, что красно-оранжевая жена встала на тропу войны?
Правильно сделала пожарная баба, молодец: надо бороться за свое семейное счастье, нечего разбрасываться мужьями – неровен час, всегда найдется какая-нибудь «курочка Ряба»: выслушает, приютит, спасет. А там, глядишь, и уведет.
