Перед лицом обстоятельств и те и другие родители засуетились, сплотились, чтобы не сказать – сроднились. Сплочение происходило в квартире Палеев, при никому не нужном остывающем чае. Диночкина мать дрожащими руками резала торт, одними губами повторяя: «Что же делать, что же делать», и Заенчковский с трудом подавлял раздражение. Камвольный комбинат, одно слово. Будучи человеком в высшей степени терпимым, он этим даже несколько бравировал: вот, породнились с рабочим классом. И объяснял, что сваты, хоть и евреи, но всю жизнь работают на своем камвольном комбинате: она, дескать, бригадир, а муж – то ли мастер, то ли начальник цеха, не припомню. Приятели удивлялись, и вот тут-то самое время было пожать плечами: вот, не все евреи врачи да эйнштейны, понимаешь.
Должность мог «припомнить» только сам Яков Палей. Он поднялся по служебной лестнице до главного инженера крупного камвольного комбината и был благодарен судьбе, что не пошел по творческой части: «космополитов» мели вовсю. Через год-другой стало ясно, что кончат трясти одних космополитов, возьмутся за других – например, прицепятся к костюмному сукну, без которого, как ни крути, не обойтись, и к тем, кто его производит. А тут его перевели в Ленинград: якобы поделиться опытом, наладить производство. Нет, в поезде не взяли, зато в Бологом прихватило Палея так, что прямо со станции в больницу отправили. Что-то там в требухе… желчный пузырь, что ли, взбунтовался. Когда приехали в Ленинград, его ждали строгий выговор за прогул и понижение в должности. Понижали с особой любовью к космополитам: стал «делиться опытом» в цеху. Через полтора года умер отец народов, и Якова назначили мастером; со временем и в начальники цеха перевели. Жена – в другом цеху, бригадиром… Да ой, лишь бы Динку на ноги поставить! И жевал картонный вафельный торт.
Феликса за столом не было – умчался в больницу к жене, где и сидел, привычно держа ее за руку.
Спокойнее всех была Диночка, потому что готовилась красиво умереть. Она читала, что при туберкулезе женщины хорошеют, а хорошенькие всегда умирают красиво. Как Пат из «Трех товарищей» или дама с камелиями. Наверное, камелии – это вроде лилий, тоже слово извилистое. По-настоящему Дине больше нравились розы, но лилии, конечно, для гроба подходят лучше. Она вздохнула, передернув плечами.
– Замерзла? – вскочил Феликс.
Она грустно улыбнулась и покачала головой. Бедный Феликс, как он будет страдать. И родители. Сама она ничего не будет чувствовать, усыпанная лилиями. Свекровь – ехидина, змея подколодная – обрадуется, но будет стоять с постной миной, как полагается, а цветы принесет самые безвкусные, какие-нибудь каллы; даже название противное, фу.
