— И давно Вы здесь?
— Полчаса.
— Надо было меня разбудить.
— Я всеми силами сдерживал себя, чтобы этого не сделать.
— И Вы ни разу не поцеловали меня?
— В губы? Нет. Но Вы лежали с обнаженной грудью, и я позволил себе поцеловать один из бутончиков.
— Какой именно?
— Левый.
Ее невинность была восхитительна. Она приоткрыла рот и попыталась дотронуться губами до соска.
— О! Не получается поцеловать. Как досадно!
— Почему Вы хотите сделать это?
— Хочу прикоснуться там, где были Ваши губы.
Она сделала еще одну попытку.
— Не могу! Ну, хорошо! — она приблизила свою грудь к моим губам: — Вы целовали ее от себя, а теперь сделайте то же и от меня.
— Тогда ложитесь.
Она послушалась, а я наклонился, сжал сосок губами и потеребил языком. Тихий вскрик наслаждения слетел с ее губ.
— Как это чудесно!
— Похоже на ночной поцелуй?
— Ах, это было так давно, что я и не помню.
— Хотите повторить?
— Вы сказали, что это поцелуй влюбленных. И потому — да!
— Но я не уверен, люблю ли Вас.
— Но я уверена в своей любви к Вам! И потому, если не хотите Вы, я сама Вас поцелую.
И, не тратя время попусту, стала целовать меня, проникая языком между зубами.
Она сильно прижала меня к себе, и я не мог отстраниться, если бы даже и захотел. Дыхание наше стало единым, глаза ее закатились. Наконец она откинула голову и прерывисто прошептала:
— Я так сильно тебя люблю!
Я потерял контроль над собой, я хотел нести ее на край света! Схватив Виолетту, я вытащил ее из постели и стал покрывать ее груди поцелуями.
— О, перестань, пожалуйста! Мне кажется, жизнь покидает меня!
Меня охладили эти слова. Желание было сильным, но я не хотел овладеть ею врасплох.
— Я позаботился о ванной, дорогое дитя, — сказал я, — я готов нести тебя туда на руках!
Она вздохнула.
— Как же мне уютно в твоих руках!
Я удостоверился, что в ванной была теплая вода, вылил в нее полфлакона одеколона, а затем отнес туда Виолетту.
— Я пока разожгу огонь, а ты пользуйся всем, что есть здесь. Мыло и губки в твоем распоряжении.
Я занялся камином и постелил возле него шкуру медведя.
Молодые люди, принесшие ванну, не забыли и об одежде. Пеньюар из батиста, домашнее платье из белого кашемира, несколько хлопчатобумажных салфеток, домашние турецкие туфли из красного бархата с золотой отделкой — все это было для Виолетты. Одежда была подогрета на печке и лежала в футляре из дерева акажу, которое сохраняло тепло.
Я разложил белье на стуле возле ванны и стал ждать. Юная купальщица вышла через четверть часа, дрожащая, и, покраснев, небольшими шажками подошла к огню.
