"Что же дурного в благовоспитанности, в любви к излишним знаниям, в мудрости, и в том чтобы слыть таким? Разве это мешает познавать Бога? He содействует ли это, напротив, в достижении истины? Что делают ярмарочные бродяги, скоморохи? Обращаются ли они с своим плутовством к благоразумным людям? Нет, но если они где заметят кучку детей, носильщиков иди грубых людей, то сейчас и покязывают им свое мастерство и заставляют собой любоваться. To же совершается и в семействах. Вот чесальщики шерсти, башмачиики, валяльщики сукна, люди грубо невежественные и совершенно лишенные воспитания. Перед хозяевами, людьми опытными и основательными, они не смеют рта раскрыть; но если им попадутся хозяйские дети или женщины, столь же неразумные, как и они сами, они начинают рассказывать чудеса. Им одним только и следует верить; отец, наставники - безумцы, не знающие истинного добра и неспособные ему научить. Эти проповедники одни знают, как следует жить; довольны останутся дети, если за ними пойдут, и через них счастие снизойдет на всю семью. Если во время их разглагольствования подойдет серьезный человек, один из учителей или сам отец, более робкие умолкают; наглые подбивают детей сбросить иго, шепча вполголоса, что ничего им не скажут при отце или учителе, чтобы не подвергаться грубости этих испорченных людей, которые бы их наказали. Кто хочеть знать правду, пусть оставить отца и учителей и придеть с женщинами и ребятами в гинекей, или в лавку башмачника, или в лавку валялыщика сукна, и там узнает бесконечное. Воть как они набирают последователей... Всякий грешник, всякий непросвещенный, всякий слабый рассудком, словом, всякий, кто жалок, пусть приблизится, царствие Божие для него".
Понятно, как подобное ниспровержение авторитета семьи в деле воспитания должно было быть ненавистно человеку, который, быть может, занимался преподаванием. Вполне христианская мысль, что Бог был послан спасти грешников, возмущает Цельса. Предпочтение блудного сына ему непостижимо.
"Что же дурного в изъятии от греха? Пусть, говорят, неправедный смирится в сознании своего недостоинства, и Бог примет его. Но если праведник, с сознанием своей добродетели устремит к нему взоры, неужели он будет отринут? Совестливые судьи не позволяют обвиняемым предаваться выражениям скорби, опасаясь, что жалость отклонит их от правосудия. Значит, Бог в своих суждениях доступен мести? Зачем такое предпочтение грелшиков? He внушены ли эти теории желанием собрать вокрут себя толпу позначительнее? He скажут ли, что таким снисхождением надеются исправить злых? Какое самообольщение! Люди не могут изменить природу; злых нельзя исправить ни силой, ни кротостью. He проявит ли Бог несправедливость, если окажет милость злым, умеющим его тронуть, и пренебрежет добрыми, лишенными этого таланта?".
