Волею судьбы 30 августа 1918 г. Свердлову пришлось во второй раз встать у руля обезглавленной партии — первый был в июле 1917 г., когда после попытки вооруженного выступления Ленин отправился в свое последнее подполье. Однако условия были принципиально иными: партия была правящей; кроме Ленина, все члены ЦК присутствовали в Москве или Петрограде и не находились в тюрьме или на полулегальном, как сам Свердлов летом 1917-го, положении; Сталин находился в Царицыне, который мог сколько угодно считаться «Красным Верденом», но от «Третьего Рима» находился на весьма почтенном расстоянии. К тому же новый руководитель был на виду у всех, а Свердлов прекрасно знал, что еврей во главе российской революции — первый объект для покушений. И без того, как в конце 1919 г. свидетельствовал один из украинских большевистских руководителей, «волею судеб еврейское население совершенно искренне в большинстве идет за советской властью, — это единственная власть, которая его не громит»>{316}. Поэтому после Брестского мира с Германией Свердлов озаботился поиском ценного соратника в ЦК партии. Идеальным оказался Троцкий, уже с ноября 1917 г. рвавшийся в Наполеоны. Свердлову Троцкий подходил в качестве «ширмы» по всем параметрам: амбициозный, властный, но, в силу небольшевистского прошлого, окруженный очень слабой (составленной преимущественно из кастового офицерства бывшего Военного министерства) свитой — а потому управляемый. И тоже еврей — то есть был шанс, что рано или поздно террорист а ля Леонид Каннегисер>{317} найдется.
По воспоминаниям уральского большевика, давнего соратника Свердлова Евгения Преображенского, «… В наиболее тяжелый период существования Советской республики, когда на Урале пал Екатеринбург, а белогвардейцы захватили Ярославль» (все упомянутые события произошли не позднее 25 июля 1918 года. — С.В.), Свердлов «как-то в разговоре со мной показал на карту Советской России и сказал: “Они окружают нас со всех сторон (! — С.В.); они загибают кольцо, дело подходит к нашим последним резервам”. Но в металлическом тоне его голоса не было ни тени колебания, ни тени растерянности. Он твердо знал, что надо делать, и старался, что все, что надо было делать, было доведено до конца»>{318}. В данном фрагменте интересна не столько констатация твердой готовности покойного шефа идти «до конца», сколько твердая атрибуция авторства идеи о «Республике в кольце фронтов», на момент появления которой никакого «кольца фронтов» еще не было в помине.
