— Ибо сказано: коли нежися ты в грехах, крадучися по свету слуги диаволовы, и земля вопиет и восстанет, и скоромные сгинут, а праведные плечом к плечу воссияют. Слейся же во взаимопомощи вечной! Отрекися от желаний единоличных, отрекися!
— Ииии! — подхватили девицы.
— Всё в одну кучу у них, у полоумных, — сказал старичок Романову и крепко ухватился рукой за древко хоругви. — Имейте совесть, я вам не молоденькая несмышленая девица, — глаза его победно блеснули. — Идущие, да идите отсюда.
Женщина что-то угрожающе промычала, но спорить дальше не стала, ее подопечные выстроились в боевой порядок, и процессия двинулась дальше.
— Вот вы и познакомились с движением «Идущие сестрицы». Что характерно, они действительно все время ходят. И поют, — с раздражением проговорил старичок. — Главарь сей банды — Маргарита Ивановна, бывший тренер хоккейной сборной.
Но Романов не слушал.
— Когда снесли это здание? — тихо спросил он, обращаясь не то к старичку, не то к Марату, проходившему мимо с подносом.
Напротив кафе, через дорогу, в плотном ряду домов зияла дыра. На земле валялись бревна, мусор и битые кирпичи. Игорного дома не было. Процессия медленно растягивалась в кольцо вокруг кучи строительного мусора.
— Снесли его вчера, что совершенно возмутительно! И уже вывезли лом, а там могли быть исторически важные находки! — воскликнул старичок и засобирался. — Это есть самоуправство! — он выплеснул остатки кофе из чашек и аккуратно убрал их в кофр. — Зря вы были столь неразговорчивы со мной, — он сунул в карман романовской рубашки небольшую голубоватую карточку. — До встречи, к сожалению, неминуемой, — бросил он на прощание и удалился.
Романов не глядя расплатился и медленно пошел туда, где когда-то стоял игорный дом. Не раз он мысленно входил в него, как наяву видел тесноватую прихожую, гостиную с эркером и видом на английский сад… И было невозможно осознать, что он никогда туда не войдет. В то самое драгоценное здание, где он должен был загадать свое желание, спасти пацанам жизнь и получить все то, о чем всегда мечтал и что, черт побери, заслужил.
— А где ты в Питере учился?
— В Питере я учился в Москве.
— В смысле?
— Да вот так, в Москве я учился.
— А как тебя из дома-то отпустили?
— Да выгнали меня из дома и всё.
— Это за что же?
— Не оправдал возложенных надежд.
— Ну, видишь, значит они все-таки были…
— Отцу мои способности и таланты представлялись невидимой звездой, которая известна только по картам и расчетам. Признаки ее существования пару раз блеснули в темноте и пропали затем навсегда, не оставляя надежды увидеть их еще раз. Редкие всплески моего упрямства, отчаянные поступки в моменты, когда меня загоняли в угол, он принимал за силу характера, или не знаю, что там еще ему мерещилось. Факт в том, что, устав ждать этих проблесков, он опять решил отдать дело моего воспитания в надежные руки. Нежно любя и почитая исторических деятелей, умевших вершить политические дела, применяя лишь тонкие кружева искусства дипломатии (то есть вранья, интриг и предательства), он решил, что это именно то поприще, где я смогу расцвести. К тому же, как я теперь понимаю, его собственные упущенные возможности должны были воскреснуть в тщедушном мне. На заре знакомства с моей матушкой он, отринув блага заграничной службы в Германии, остался в Ленинграде, закопав свою карьеру под его каменной брусчаткой.
