– Откуда ты знаешь?
– Стоило бы и тебе знать, танцор-привратник, – усмешка Бури меня пугала. – Дракон почтил тебя малым даром. Думаю, тебе тоже стоит чтить его. И ужасаться. На его силе держится мир.
– Мой франк говорит другое, – мне перестал нравиться наш разговор. Он затрагивал нечто… То, что я не хотел бы трогать.
– Отец Бернар говорит: мир держится на Любви Бога.
Бури засмеялся. Странный смех. Будто пес раскашлялся.
– Мир, который стоит на любви. Очень жестоко.
– Почему?
– Для защиты его придется убить всех, кто хочет другого. Только очень жестокий может позволить показать слабость.
– Любовь – это не слабость, а сила! – возразил я. – Когда я… Когда я танцую свой танец, я, знаешь ли, не испытываю ненависти. Нет! Я очень люблю этот мир!
Очень эмоционально получилось. Я смутился и перевел взгляд на изрезанную береговую линию. Как же здесь красиво! Пожалуй, мне эти берега ближе, чем та сторона Балтийского моря. Может, потому что родина?
Дождь внезапно кончился. Вернее, прекратился. Судя по серому небу, воды там, наверху, еще хватало.
– Уверен, что любишь именно этот мир? – спросил Бури. – Или тот, другой, врата в который отворяет твой меч, когда ты поднимаешься по ступеням танца и никто не смеет коснуться тебя? Ты уверен, что твоя любовь – это не отражение ужаса тех, кто глядит на тебя снизу?
Эк он красиво завернул. Я бы так не смог. Но вопрос понятен.
Я задумался.
Мир, который меня сейчас окружает, я полагал своим. В большей степени, чем тот, в котором я родился.
Однако я считал, что мой Белый Волк, мой Танец и все остальное – тоже часть этого мира. А если нет?
Я оглянулся. Гребцы на румах двигались мерно и мощно.
Медвежонок у кормила правил одной рукой. Во второй – свиной окорок. Вернее, то, что от него осталось.
Брат поймал мой взгляд, швырнул за борт обглоданную кость и показал жестом: убить всех.
Я усмехнулся. Я знал ответ на вопрос Бури. Я люблю этот мир. Именно этот. Эти берега и это небо. Люблю Медвежонка, Вихорька, Стюрмира… Всех тех, кто отдаст за меня жизнь и за кого я готов отдать свою. Люблю Зарю. И еще больше – мою единственную и неповторимую Гудрун. И ее мать. И своих детей. И даже, черт возьми, Ивара Рагнарсона я тоже люблю. Потому что он и есть воплощение этого мира. Мира, который ужасает и восхищает. Пожалуй, я даже своего хитромудрого, так обидно меня кинувшего Хрёрека тоже люблю. И именно потому, что так на него и зол.
Я глянул на Бури. Этот умник довольно ухмылялся. Он не ждал ответа. Потыкал палкой в муравейник и теперь с удовольствием наблюдал за суетой моих встревоженных мыслей.
