Жан-Мишель начал горячиться.
— А ты не думал, что у мэтра Вийона могли быть и другие причины писать по-французски?
— Какие, например? — Поль был невозмутим, как будто играл в шахматы. Он внимательно слушал, что скажет Жан-Мишель, хотя по его лицу уже становилось понятно, что он не согласится ни с какими доводами.
— Например, любовь к французскому языку, желание продемонстрировать всем его возможности, которых ничуть не меньше, чем у латыни! Желание показать в своих стихах живых людей и живые чувства! И, наконец, желание выразить такие вещи, для которых латынь просто не подходит!
— Вот! — торжествующе подхватил Поль. — Ты сам всё сформулировал гораздо лучше меня, мне просто нечего добавить. Я не желаю читать о вещах, для которых не подходит латынь!
— Ты меня не понял! Я имел в виду вовсе не грубые и низкие предметы, о которых неприятно и недостойно читать, а совершенно новые для поэзии темы!
— Ещё раз повторю: человеческой жизни не хватит, чтобы познать всю глубину уже написанного! Какие ещё новые темы?! Не смеши меня. Вот низкие темы Вийон действительно любит, а новых я у него что-то не заметил, — протянул Поль.
Жан-Мишель начал закипать, как котелок на огне.
— Послушай, Поль, ты…
— О чём спор? Книжку поделить не можете? — раздался весёлый голос. К Полю и Жану-Мишелю подошёл Анри, студент того же коллежа, где они учились. Если бы на Анри взглянул Гиппократ, придумавший четыре человеческих темперамента, то сразу определил бы его в сангвиники — Анри был сильный, высокий, живой, энергичный, со здоровым румянцем и белозубой улыбкой. Впрочем, никто не принимал Анри за весёлого простачка: его тёмные глаза смотрели прямо, твёрдо, испытывающе — так смотрит человек, умеющий себя поставить, так смотрит опытный дуэлянт. Этот взгляд как бы приглашал: «Ну, давай померяемся силой, если не боишься, — только знай, что я буду сильнее». Если что-то ему не нравилось, в его глазах появлялась тяжесть, он ерошил свои густые тёмные кудри, и у него начинали ходить скулы, но разговаривал он при этом негромко и подчёркнуто спокойно. Его гнева опасались и предпочитали с ним не связываться, хотя Анри был добродушен и редко выходил из себя.
Они с Жаном-Мишелем познакомились в начале учёбы и сразу крепко сдружились. Несмотря на свою общительность и открытость, Анри не так легко сходился с людьми, как Жан-Мишель. Одним Анри нравился, а другие терпеть не могли его острые словечки и привычку без конца хвастаться и приукрашивать любые свои достижения. А Жану-Мишелю удавалось найти общий язык почти со всеми. Впрочем, он, в отличие от Анри, был замкнутым и новым людям предпочитал знакомую компанию, одиночество и книги. Вытащить его из круга привычных мест и занятий не удавалось почти никому, кроме Анри.
