Если бы и там нашелся такой же Фонадь… Если бы нашелся человек, венгр, любящий свою родную землю, оберегающий ее, если бы хватило у него сердца и смелости, чтобы сократить трудные часы отчизны, открыв более легкий и быстрый путь освободителям!
— А мы-то дураки. — Стыд побуждает Бицо говорить: — Мы думали: несчастный случай произошел. Считали, что товарища Фонадя задела случайная пуля на излете.
— Нет, пуля была прямая, а не шальная. Когда мы на штурм пошли, она меня на бегу и укусила в руку.
— Как? Вы и в воду лезли? Вместе с русскими в атаку ходили?
— Вместе с ними, да… Приказ был.
— От кого? — поразился ответу Бицо. — Приказы только солдат касаются.
— В том-то и дело, — кивает Фонадь со спокойствием, присущим сильным людям. — Старший лейтенант, который вел на дамбу ударный отряд, мне то же самое говорил. Ладно, мол, старый, большое, говорит, тебе спасибо, а теперь иди-ка ты лучше домой… Это так, товарищ, но как же я мог уйти? Честь моя, спокойствие души — все это требовало, чтобы я отплатил… Вижу, смотрит он на меня и ничего не понимает, что я ему говорю. Я как раз вспомнил, как меня товарищи провожали двадцатого апреля девятьсот двадцать первого года с Киевского вокзала из Москвы на родину. Наш комиссар Зосим Хрисанович Шевчук сказал мне тогда…
— В двадцать первом?
— Да, тогда. После демобилизации из Красной Армии… Не для похвальбы скажу, товарищ, но, попав в русский плен, я, капрал шопронских артиллеристов, постепенно понял, в чем заключается моя задача. Полк, в котором я служил, сначала сражался против Колчака, потом против Шкуро и Деникина, а еще позже против Врангеля. Как и все остальные. Много тогда венгров на сторону русской революции перешли — десятки тысяч. Прикрепили себе на шапки красные пятиконечные звездочки. «Шапка антихриста» — так пугали ею невежественных людей попы и белые офицеры у нас на родине… Комиссар наш, товарищ Шевчук, все меня уговаривал. «Останься, Йожеф, — говорил он мне, — тут тебя хорошее будущее ждет, пошлем тебя учиться в школу командиров». А я все свое: «Нет и нет, жена у меня дома, сын, вырастет он без отца. Будь что будет, а господа, поди уж, не убьют меня, уж лучше я домой поеду». «Ладно, Йожеф, — согласился наконец комиссар, — раз сердце приказывает — поезжай. Только ты эти пять лет, — говорит, — которые мы и в горе и в радости вместе провели, никогда не забывай!» А я ему в ответ: «Чтобы я такое забыл? Да я лучше дам себя на мелкие куски порубить!» И вот, видите ли, те пять лет до сих пор забыть не могу… Не верите? Можете уж мне поверить…
