Алексей Алексеевич Кончиков снимал комнату и кухню в двухэтажном доме. Он отпер дверь и пропустил Валю вперёд. Девочка оказалась в совсем особом мире, где было много кистей, пахло краской, а на стене висели большие листы толстой бумаги с незаконченными рисунками. На одном из них Валя увидела медный самовар, на другом — румяные булки, на третьем — высокий мужской сапог.
— Какой сапог чёрный, блестящий! Точно только сейчас начищен. А самовар-то! — восхищалась девочка. — Только жаль, — пар из него не идёт, а то совсем бы как настоящий был!
Кончиков поглядел на самовар, потом на Валю и сказал:
— А верно, пару-то ему не хватает!
Он взял кисть, легко провёл ею над самоваром, потом как-то быстро закрутил, подмазал и отошёл.
— Батюшки! Да это же настоящий пар! Как вы хорошо нарисовали! Вот бы мне так научиться…
— А ты тоже любишь рисовать?
— Очень, очень люблю!
И девочка рассказала про табуретку, про портрет Мурзика. Потом начала рассказывать про рисунок тюрьмы — и остановилась. Алексей Алексеевич заметил, как слезинка покатилась по её щеке. Он молча погладил девочку по волосам и спросил:
— Отец-то где у тебя?
— В остроге, — едва слышно ответила Валя и сейчас же громко добавила: — Только он не вор!
— А почему он в тюрьме? — расспрашивал художник.
— Он… он — поличичичский, — с большим трудом выговорила девочка непривычное слово.
— Политический! — поправил её Кончиков. — А за что его посадили?
Но как могла Валя объяснить? Она знала только одно: папа сидит за правду.
Старик ласково глядел на маленькую гостью. Он налил ей стакан горячего сладкого чаю, дал ломоть белого хлеба с колбасой. Девочка отломила кусочек и с жадностью съела его.
— Кушай, кушай, — угощал её хозяин.
Прощаясь, он сказал:
— Заходи ко мне почаще. — И потом долго сидел у потухшего самовара. Кончикову вспомнилось, как одиннадцать лет назад, в дни революции 1905 года, он всю ночь тщательно выписывал на знамени: «Долой самодержавие!» А на следующий день он, тогда еще бодрый, крепкий, шёл вместе с другими и пел. И высоко над головами демонстрантов плыли знамёна и лозунги, написанные им… А потом, — живописец тяжело вздохнул, — потом все узнали, что царское правительство подавило московское вооружённое восстание. Оно жестоко расправлялось с восставшим народом. Карательные экспедиции, казни — вот что сменило дни свободы. Тюрьмы были переполнены. Даже здесь, в отдалённом городе на Каме, хватали и сажали всех, кто сочувствовал революции. Донесли и на живописца Кончикова. В жандармском управлении его спросили:
