Идти можешь? — спросил многоглазый.
Как я выяснил могу
Могу гулять // Могу скользить // Могу даже скользить на ходу
Небольшая прогулка скользко́м для меня лучше и не придумаешь // Под нами лежало что-то нехорошее, в ларе в этом маленьком доме
Нехорошее леж
Позвольте, я скажу вам кое-что?
У него было лицо червя
Именно! Червя! Червь размером с мальчика // В моем костюме // Ужас.
Парень словно собирался взять меня за руку, но потом передумал, наверное, не хотел, чтобы я считал его ребенком.
И мы тронулись с места, двинулись на восток.
Приветствую, добрые господа. Если хотите, я могу сказать вам, как называются некоторые из наших диких цветов.
Миссис Кроуфорд двинулась за нами, проявляя типичную для нее невероятную покорность: она кивала, улыбалась, расшаркивалась, вздрагивала.
К примеру, есть милый дикий Уильям, и дикий розовый башмачок королевы, и дикие розы всяки-разны. Есть ваточник, есть жимолость, я ужо не говорю про ирис, касатик и ищо многа других разных Названия каторых я сичас не помню.
И все время ее тревожил Лонгстрит, этот несчастный, который упокоился близ кривой скамейки.
Обратите внимание, джентльмены, на мое тонкое понимание важных аспектов одеяний: всех этих крючков и застежек, пуговиц, затейливых юбок типа «дождливая маргаритка»[15]; поверьте мне, Скаддер, это все равно что снимать кожуру с луковицы: расшелушить, стянуть, уболтать, пока, наконец, не доберешься, хотя и не без труда, до центра драмы, бриллианта, можно сказать, до самой кустистой сердцевины…
сэм «пай-мальчик» лонгстрит
Который хватал и лапал ее непрерывно, пока мы шли, но миссис Кроуфорд, к счастью, не замечала его отвратительных знаков внимания.
Парень в благоговейном страхе шел вплотную за нами, поглядывал то в одну, то в другую сторону.
А теперь я предоставлю вам частью или целиком, если пожелаете, Песню, которую пел мой дорогой муж. Называл ее свадибная песня Адама и Евы. Он пел эту песню на свадьбе моей сестры. Он любил сочинять и Петь Песни про них и…
Нет, ближе я подходить не буду.
Добрый вам день, господа.
Мы добрались до края необитаемой глуши в несколько сотен ярдов, которая заканчивается внушающей страх металлической оградой.
Этот пагубный предел, выдвинуться за который мы не могли.
