Потом я долго вспоминала слова священника. Он говорил о раскаянии, о признании своих ошибок, о том, что я должна вымаливать у Господа прощения за себя, не молить его о грехах Мадана и своих родителей, а я не считала себя виноватой. Я любила. Кто меня осудит за это, пусть сами горят в Аду. Никогда не буду стыдиться ни одного прикосновения моего мужчины, ни одного его поцелуя. За все в жизни нужно платить, и я знала, что мы с ним заплатим по всем счетам рано или поздно. Заплатим так, как никто другой. Я говорила ему об этом, когда лежала у брата на груди и гладила его лицо дрожащими руками.
«— Я буду гореть в Аду, Мадан, за то, что так люблю тебя.
— Моя маленькая Бабочка, мы будем гореть там вместе. Тебе не будет скучно, я обещаю. Ты мне веришь?
— Если вместе, то я согласна гореть бесконечно.
— А я бы предпочел гореть там один…
— Поздно. Я такая же грешница, как и ты. Не отделаешься от меня даже в Преисподней.
Он подминал меня под себя и долго смотрел мне в глаза своими невыносимыми ярко-зелеными глазами, от которых я сходила с ума.
— Если бы я мог… я такой слабый, Най, я такой безвольный. Втянул тебя в это. Не удержался. Не смог.
— Я бы убила тебя, если бы смог.
— Ты убила и сердце себе забрала.
— У тебя мое, а у меня твое?
Кивает и волосы мои перебирает, нежно целуя скулы, губы, глаза.
— У меня твое, а у тебя мое. Запомни, Най, я никогда и никому не позволю тебя обидеть. Никогда не бойся, слышишь? У тебя есть я. Помни об этом. Пока я жив, с тобой ничего не случится.
— А если тебя не станет, я уйду за тобой.
— Если меня не станет, ты мне пообещаешь быть счастливой и жить дальше ради меня. Не то в Преисподней я прикажу выбрать для тебя самый страшный котел.
— Ты собрался и там командовать?
— А то. Им же нужны солдаты.
— Я никогда не буду счастливой без тебя, Мадан. Твоя жизнь-моя жизнь».
И я не боялась. Пока у меня был он, я никого и ничего не боялась.
Перед самой казнью комендант приводил приговоренного к себе в кабинет и спрашивал его о последнем желании. Меня тоже привели. Уже тогда я испытала эту ненависть к чиновникам, которые ставят себя выше простых сметных, а в данном случае — смертников. Он говорил со мной снисходительно грубо, словно это я виновата в том, что вирус ВАМЕТА вырвался из-под контроля или даже сама распространила его. Гораздо позже я узнаю, что именно в этом обвинили мятежников. Чтобы народ не испытывал к ним жалости, чтобы ненавидели их лютой ненавистью и не попробовали освободить никого из нас. Мы не сопротивление — мы и есть убийцы, повинные в миллионах смертей. Ловкий ход. Глупый народ, готовый верить. Но я никого не осуждаю. Убитым горем людям нужны виновные, и им их дали. Более того, над ними свершили правосудие. У меня была всего одна-единственная просьба: я хотела увидеть ЕГО в последний раз. И все. Больше мне ничего не было нужно. Только чтоб дали в глаза посмотреть и попрощаться. Запах его почувствовать. Услышать голос. Один раз. Комендант сухо повторил мои слова, как робот, удостоверился, что это и есть мое последнее желание и записал в реестр просьбу заключенной-смертницы, не поднимая головы, дал указание увести. Потом, спустя год, я точно так же сухо щелкну затвором и выпущу всю обойму ему в голову…Точнее, не я. Меня уже не стало.
