. Блок пришел к Ваньке-Красному от внутренней опустошенности, его путь: Прекрасная Дама — Россия — просто Ничто — Ничто революционное. Второй поэт «социалистической революции» Андрей Белый проделал иной путь: в его маршруте Россия заменена Германией и вместо отдельного кабинета значится теософское капище в Дорнахе. Внутренний холод и жажда сгореть, трезвое сердце и истерика мысли — вот что может пояснить нам подход Белого к революции. Его поэма «Христос Воскресе», а также несколько мелких стихотворений — слабы и неубедительны. Их жизненная неправдоподобность разительна: интеллигент (в 1918 г.) кричит о «значении Константинополя и проливов», паровозы бодро возвещают «да здравствует Третий Интернационал!» (последние, затерянные в снегах, еще вопят «хлеба! угля!»). Но еще более груб внутренний подлог: в Страстную пятницу России поэт вызванивает «Христос Воскресе». Но стыдливые колокола звучат глухо и похож на дурную прокламацию стих поэмы.
Вслед за Блоком и Белым пробовал изобразить социальный переворот как угодную Господу жертву молодой поэт Сергей Есенин. К сожалению, его стихи напоминают сильно изделия кустарного магазина, где народный дух давно подменен сомнительным «стилем». Есенин ученик Клюева, и его, как и учителя, губит «паспорт». Он пишет хорошие лирические стихи до той минуты, когда вспоминает, что он «народный поэт». Тогда начинается приевшаяся всем стилизация — малиновый звон, резные петушки и малопонятные словечки рязанского Леля. Впрочем, дело не обходится и без конфуза: в «народной» сказке об Исусе Младенце все кончается аистом, приносящим деток в капусту. Так из сумы ряженого поэта нечаянно выпадает немецкая carte postale[138], посылаемая молодоженам. Также неудачны попытки Есенина совершить экскурсии на небо: он занимается там различными делами — вырывает у Господа бороду, заставляет Его неоднократно телиться и пр. Если можно как-либо оправдать подобное комическое богоборство, то лишь молодостью автора. Переходя от небесного скотоводчества к земному, Есенин сразу делается простым и искренним. Его старая беззубая корова, вспоминающая своего теленка, трогательна и не выдумана. В книге «Голубень» есть много хороших строк, но самые последние произведения Есенина наводят на мысли тяжкие: слишком уютно устроился он на тонущем судне. Вчерашний националист, потом бард левых эсэров, он теперь в «Известиях» доводит до сведения самих небес о происшедших переменах: «Матерь Божия, я — большевик!». Следует упомянуть о Клюеве и о парнасце Мандельштаме, который по существу своего дарования жаждет кого-либо прославлять — прежде императора, потом Керенского, ныне большевиков. Футуристы и раньше были большевиками в искусстве.
