— Простите мне, братцы!
— Что вы, господин полковник, Бог простит… — загудели солдаты.
Жутко как-то… Что это, голос совести или страх?
Только в одном полку X. между офицерами и солдатами вражда. Там и порядки до революции были хуже, чем всюду, и вожди солдатские подобрались какие-то исступленные, озлобленные. На их собраниях услышишь лишь воспоминания о старых обидах да призывы к мщению.
* * *
Разрешили продажу вина, но пока что пьянства нет почти. За этим смотрят комитеты. Поразительно, что революция пробудила у солдат жажду «жить почище». Искореняют картежничество, ругань. Комитеты прекрасно поставили хозяйственную часть, открыли свои кооперативы. Устроили читальню. Скоро будут выпускать газету. Очень томит всех отсутствие известий из России. Петроградские газеты приходят через два месяца, а французских сведений мало, да и те подобраны тенденциозно. Больше всего волнует, понятно, земельный вопрос. На днях я слышал любопытную беседу солдат с полковником-грузином. Солдаты говорили — все отобрать. Полковник — возражал:
— Вот у меня дом есть и персик. Такой хороший персик, отец его посадил. И утром выхожу я и срываю персик, в росе, сочный. Так неужели хорошо отобрать у меня персик…
Смущены. Один выходит:
— Вы не сумневайтесь, господин полковник… персик вам оставим.
Все поддакивают, довольные ответом, и облегченно вздыхают.
* * *
Первое мая. Мне вспоминается весна 1907 г. — последняя весна в России[18]. Воробьевы горы. Какая-то наивно-милая, глупая речь студента, сотня рабочих и потом нагайки стражников. Здесь красные знамена, выстроенный полк. Речи солдат, офицеров, вслушиваюсь в слова, но вот полковник обнимает председателя-солдата. Похоронный марш. Все снимают шапки. Выходит маленький коренастый солдат-мастеровой, москвич К.
— Товарищи крестьяне и пролетариат…
Это чужое и скучное слово он произносит как какое-то откровение, придает ему чары. Но сил нет — слезы бегут по его щекам, срывается голос. Плачет не он один. Потом справляется:
— На нас глядят все… мы здесь послы революционной России… товарищи, умрем! Будем достойны ее…
Вдали еле слышна канонада. Майский полдень. Кричат грачи. Этот призыв к добровольной смерти во имя жизни не страшен, но легок и сладок всем.
* * *
Месяц прошел после тех праздничных дней. Многое переменилось — стало сложнее, труднее и часто хуже. Отношения с французами все еще полны недоразумений. Наши раненые недовольны госпитальными порядками, и часто они правы. Недопустимо применение к русским раненым особого режима. В Париже часто происходят ссоры, все из-за агитации прессы. Я беседовал с представителями всех крупных газет, указал на тяжесть положения. Они согласились, встретились с делегатами солдат и написали статьи. Указывали в них, что наши бригады героически сражались в апреле, что и теперь они патриотически настроены и пойдут по первому слову в бой. Эти статьи должны были несколько изменить отношение населения к русским солдатам. Увы, по распоряжению военной цензуры ни одна строчка не была пропущена, даже в благонадежных «Matin» и «Petit Parisien».
