-- Кто там? Нельзя, нельзя... Я под душем!
Одна рука статуи поднята, словно кого-то отстраняет, вторая -прикрывает низ живота. Жижа, из которой ее вытащили, длинными потоками сползает по каменным округлостям.
Когда ключ щелкнул в замке, Мари, должно быть, тоже подняла руку, а второй прикрыла живот.
-- Да это же я, ну!
А у кого же еще могут быть ключи от квартиры? Дальше этого мысли его не пошли. Забились в темный уголок подсознания.
-- Ты меня напугал...
-- С чего бы? Кто же, по-твоему, это мог быть?
-- Не знаю... Дети.
-- Разве ты даешь им ключи?
-- Иногда...
Статуя еще долго будоражила рабочих. А теперь она валяется где-то в углу строительной площадки, снова погрузившись в сон: молодой архитектор заверил, что этот гипсовый слепок никакой ценности не имеет.
Подсобные рабочие зачернили ей под животом треугольник -- последний знак внимания к статуе, прежде чем она вновь превратилась в кусок камня, куда бесполезней, чем цемент или бетон.
Она ожила лишь на полчаса, когда экскаватор обнаружил ее на узком ложе из грязи -- камень, превратившийся в женщину из-за минутного прилива всеобщего вожделения, которое ее пышные формы вызвали у этих мужчин, сотрясавшихся в непристойном гоготе; каменная статуя, по которой они едва скользнули бы взглядом, стой она на постаменте в углу просторного парка, где высокие дома, зажатые в корсеты строительных лесов, пришли на смену деревьям. Но беспомощно лежа на земле, она вдруг стала для них бабой, как-то странно затесавшейся среди грязных, выпачканных цементом спецовок.
Сегодня, как и каждый вечер, Луи клонит ко сну. Пока вкалываешь на стройке, рабочая суетня кое-как разгоняет сонливость. Зайдешь после работы в бистро -- и тоже ненадолго встряхнешься. Стоишь привалившись к стойке. Споришь о том, о сем -- о воскресных скачках или местной футбольной команде, иногда о политике. Говоришь, чтобы говорить. Пошутишь с Анжеликой, племянницей хозяина, которая ходит от столика к столику, вертя крутым задом. Сыграешь с дружками партию-другую в белот или рами. Три-четыре аперитива взбадривают, отгоняют усталость. Потом мчишься на мотороллере, ветер хлещет в лицо -- и словно бы ничего; но стоит добраться до первых домов города, снова одолевает охота спать. И уже не покидает.
Когда Луи приходит домой, его дочка Симона уже спит. Из-под двери в комнату старшего сына Жан-Жака пробивается полоска света -- должно быть, готовит уроки. Луи наскоро хлебает остывший суп, проглатывает кусок мяса, заглядывает в котелок на плите, какую еду оставили ему назавтра -- взять с собой. Он потягивается, зевает, идет в спальню, но света не зажигает, чтобы не разбудить своего младшего, Ива, посасывающего во сне кулачок. Лезет в постель, слегка потеснив свернувшуюся клубочком Мари. И тут же проваливается.
