Вот плюхнулся в кресло Коля Бирюков. Тот, который был когда-то Николаем Ивановичем. Он еще больше подылдел с тех пор, И рот у него сделался еще шире.
- И-и-и...
Я издали залюбовался этой глоткой. Вот уж глотка так глотка! Ужас, до чего огромная глотка.
- Еще.
- И-и-и-и...
Мария Леонтьевна долго и пристально рассматривала эту глотку. Потом снова обратилась к Наместникову:
- Владимир Константинович, взгляните, пожалуйста.
Она слегка повернула лампу.
Наместников согнулся.
- И-и-и-и...
- Вам видно?
- Да... да.
- Связки сильно утолщены.
- М-да.
Мария Леонтьевна отложила в сторону ларингоскоп.
- Петь нельзя.
Коля Бирюков захлопнул рот. Недобро сжал губы.
А Владимир Константинович снял очки и принялся тщательно протирать их платком.
- Мария Леонтьевна, двадцать шестого у нас концерт... - тихо сказал он.
- Бирюкову петь нельзя. Тем более солировать.
- Может, до двадцать шестого... пройдет? - с надеждой спросил Коля.
- Нет, не пройдет. Это надолго, Коля.
Директор отвернулся к окну.
Бирюков рывком соскочил с кресла и выбежал за дверь.
- Следующий.
- И-и-и-и...
- Хорошо, Игорь. Отлично... Следующий.
- И-и-и...
- Хорошо.
А как он пел!
Мы все поем. Иначе бы нас не держали тут, в хоровом училище. Мы все неплохо поем. И каждый из нас годится в запевалы.
Но Коля Бирюков, по справедливости, пел лучше всех. У него был какой-то совершенно замечательный голос. И все эти годы запевал он. Был даже такой случай, когда Коля солировал в концерте не с нашим хором, а с настоящей взрослой хоровой капеллой, И я сам видел расклеенные по Москве афиши, где было напечатано: "Солист - Н. Бирюков".
Поэтому нетрудно догадаться, что значил для него приговор Марии Леонтьевны: "Петь нельзя".
И так же нетрудно догадаться, какой неожиданностью было для меня услышать на спевке:
- В концерте будет запевать Женя Прохоров. Былину о Добрыне Никитиче и "Орленка"...
Вообще-то я давно знал наизусть обе эти сольные партии.
И все же пришлось репетировать до одури: и с хором и без хора - с концертмейстером Сергеем Павловичем.
Сергей Павлович тоже когда-то учился в нашем хоровом училище. Только не здесь, а в Ленинграде - ведь наше училище оттуда родом. Когда началась война, когда немцы осадили Ленинград, мальчиков вывезли в Кировскую область, в село Арбаж. Там они и жили, и учились, и пели, И очень сильно голодали (мне рассказывал Сергей Павлович). Даже после того, как немцев прогнали от Ленинграда, училище не могло вернуться обратно, - там еще было страшно после блокады... И мальчиков привезли в Москву, на Большую Грузинскую, сюда.
