— У нас нет формальностей, — сказала Пинк. Ее голос неуместно громко звучал в большом зале. Остальные не разговаривали вообще; были слышны лишь дыхание и звуки движений. Несколько детей подняли головы. — Я не стану представлять тебя всем. Просто чувствуй себя членом семьи. Люди будут прикасаться к тебе позже, и ты сможешь поговорить с ними. Одежду можешь оставить здесь на полу.
Это для меня труда не составило. Все остальные были обнажены и к тому моменту мне было легко приспособиться к разным домашним порядкам. В Японии вы снимаете башмаки, а в Таосе — одежду. В чем разница?
Ну, в самом-то деле, разница была порядочная. Прикосновения не прерывались. Все касались друг друга, и это было так же обычно, как взгляды. Сначала человек дотрагивался до моего лица, а затем — казалось, в полной невинности — ощупывал меня всего. Как обычно, это было не совсем то, чем казалось. Это не было невинностью, и не так они обращались друг с другом. Гениталий друг друга они касались гораздо чаще, чем моих.
От меня они держались чуть в стороне, чтобы я не испугался. С посторонними они были очень вежливы.
Там был длинный низкий стол, и все сидели вокруг него на полу. Пинк подвела меня к нему.
— Видишь эти полосы голого пола? Не ступай на них. Не оставляй на них ничего. Именно по ним люди ходят. Никогда ничего не переставляй. Я имею в виду мебель. Это нужно решать на общих встречах, так чтобы мы все знали, где что находится. Если ты что-нибудь берешь, то клади обратно на то же самое место.
— Понимаю.
Из соседней кухни приносили миски и блюда с едой. Их ставили на стол и обедавшие искали их на ощупь. Они ели руками, без тарелок, и делали это медленно и любовно. Прежде чем положить кусок в рот, они долго нюхали его. В еде для них было много чувственного.
И они потрясающе готовили. Ни до того, ни после я не пробовал такой хорошей еды, как в Келлере. (Так называю это место я, хотя на их языке жестов название чем-то очень похоже на это. Когда я говорил «Келлер», все понимали, о чем я говорю.) Они использовали хорошие свежие продукты, какие достаточно трудно найти в городах, и готовили с артистизмом и воображением. Это не было похоже ни на одну известную мне национальную кухню. Они импровизировали и редко готовили какой-нибудь продукт одним и тем же способом дважды.
Я сидел между Пинк и тем мужчиной, который едва не переехал меня. Я бесстыдно обжирался. Эта еда слишком отличалась от вяленой говядины и подобия картона, которыми я питался, чтобы можно было удержаться. Я медлил, и все же закончил гораздо раньше, чем остальные. Я осторожно откинулся назад, и подумал, не стошнит ли меня. (Слава Богу, это не произошло.) Они ели и кормили друг друга, все время вставая и обходя вокруг стола, чтобы предложить лакомый кусочек другу, сидящему с другой стороны. Чересчур многие кормили таким образом меня, так что я едва не лопнул, пока не выучился простенькой фразе на языке жестов, обозначавшей, что я сыт до отвала. Пинк объяснила мне, что более вежливый способ отказа состоит в том, чтобы самому предложить что-нибудь.
