Словом, я затаив дыхание ждал, кто из двух психопатов первым успеет адресоваться к народу. Разве главное стрелы на карте? Главное — народ. Я ждал, что предложит Гитлер и что ответит народ. Выступление Сосо мало что меняло. Он трепетал, ожидая манифеста Гитлера ко всем заключенным в границах, которые так легко было охранять изнутри и так непросто оказалось сохранить снаружи.
Но ничего не произошло. Мой пациент в истериках вспоминал, как собственными руками перерезал себе поджилки, а его враг, в ослеплении силой, пренебрег не то чтобы дополнительным, а, не исключено, единственным рычагом победы.
Война стала все же народной. Сталина от Гитлера спас Гитлер. Бесноватый объявил войну народам Российской империи. И вот знамена 1812 года реют над страной.
Историки будут потом подсчитывать, где и какой генерал не там и не так загнул стрелу и упустил часы. Не миги упущены, упущено все. Даже в случае нашего поражения война на этой земле не окончится, пока не сдохнет Гитлер, не переменится режим и все не станет по-прежнему или хуже, чем было. Судьбу народу нельзя принести извне. Принести можно лишь горе. А оно ожесточает и сплачивает.
… «Эмка» разбрызгивает лужи, пересекает площадь, подъезжает к Спасским воротам. Кто-то по вызову. Вечереет, разгорается деятельность…
Перехожу в комнату с панелями. За столом Усач, Брюнет и Наследник. Этот мельком улыбается мне, остальные почтительно следят, как Сосо шагает взад и вперед по ковровой дорожке, посасывет угасшую трубку и переваривает доклад Штабного. А тот в углу, у стола с картами, сложа руки по швам, провожает вождя поворотами головы. Бесшумно отворяется дверь, входит Кондом, присаживается у стены. Сосо, словно только его и ждал, останавливает хождение.
— Ударыть в дывух напыравлэныях…
— Так точно, товарищ Сталин, — загорается Штабной. — С севера на Великие Помидоры, а с юга на Малые Огурцы…
Сосо останавливает его жестом. Оглядывает синклит, собирает у глаз мудрые морщинки, воспетые поэтами, озаряет рябое лицо усмешкой:
— В дывух напыравлэныях зыначыт: один удар из Масакавы на запад, а дуругой — дуругой с запада на Масакаву.
Молчат. Не поняли.
И я не понял.
Сосо глядит — «Эх, помощнички!», а они на Сосо. Усач моргает: осел ослом. Кондом непроницаем, этот тупость свою скрывает надежно. Наследник нахмурил брови, выглядит понимающим, но кого он обманет… Брюнет схватил суть дела (политработник!), это видно по злобной радости, вспыхнувшей на его лице, но еще не уверен, привстает со стула, вопросительно глядит на Сосо, а Сосо ему кивает — мол, маладэц, Брюнет, бистро саабражаишь…
