Потом он так же слез с крыши, чувствуя, как его жилище дрожит и сотрясается, будто в лихорадке, и спрыгнул в раздавшуюся под ним жирную грязь. Из-за угла выглянула мать.
Чарли сказал:
— Пойду схожу к старине Мостерту, посмотрю, не найдется ли у него какого-нибудь хлама на крышу.
К крыше над головой он относился серьезно.
Он еще постоял у ржавой рыжей стены их дома и, когда резким порывом ветер зашуршал по желтому плащу, подумал, только бы снова не нагнало дождя.
Вряд ли это можно было назвать улицей, даже переулком; просто измызганная, разбитая проселочная колея, петляющая как попало, вкривь и вкось, по целому лесу лачуг, хижин, будок и хибар; лабиринт щелей между лоскутной мозаикой дворов; корчащееся поле сражения, покрытое раскисшей грязью и переплетением ржавой колючей проволоки, искореженного железа, покосившихся кольев, прутьев, веток и всякого пришедшего в негодность ощетинившегося хлама, обрывков и обрезков, острых, как акульи зубы, — всего того, что пошло на сооружение изгородей вокруг утопающих в жидком месиве клочков земли.
По одной стороне поселка, отделяя его настоящим крепостным валом от собственно предместья, бугрилась хребтом вымершего чудовища городская свалка, и резкий сырой ветер трепал его чешую из обрывков истлевшей бумаги, стружек, кухонных отбросов, консервных банок и всякой не поддающейся описанию гнили. А сверху на него взирало тоскливо серое небо.
Пробираясь этим вязким лабиринтом, Чарли украдкой поглядывал вокруг, как лиса, опасающаяся ловушки. Время от времени он поднимал руку, приветствуя кого-нибудь за забором. В развалинах вокруг него шевелилась жизнь: глухо стучал топор по сырому дереву, визгливый голос распекал непослушное чадо. Отчаянно полоскалось на ветру мокрое белье, будто выцветшие флаги, оставшиеся после какого-то празднества; депутация дворняжек разнюхивала за хижиной какую-то таинственную приманку. И над всем этим висел плотный тяжелый запах плесени, прелой мешковины, дождя, стряпни, курятников и шатких будок, отхожих мест, накренившихся над лужами омерзительной жижи.
За обвисшей проволочной изгородью, на пустыре, размытом и перепаханном дождем и усеянном грязными клочками газетной бумаги, Чарли остановился. Он услышал свое имя, оглянулся и увидел у старой коновязи компанию парней.
Он сразу повернул к ним. Он зашагал неторопливо, вразвалку и тут же заметил, что их разговор, стихая по мере его приближения, иссяк, как вода в дырявой бадье. В нем шевельнулось любопытство и подозрение, но он все-таки улыбнулся, показав желтые квадратные зубы, блеснувшие в давно не бритой щетине.
