— В пятницу явиться в суд, — произнес Джонни, удивляясь их сообразительности. Вот уж не ожидал, что они так разволнуются.
— Свиньи! — воскликнула Джилл. — И как это только им все с рук сходит?!
— Любая система судебного принуждения есть просто орудие политической власти, — заметила Эми. — А юрист у тебя имеется?
Тут до Джонни дошло, что они не так его поняли.
— Да нет, это не легавые, — возразил он с улыбкой, хотя улыбаться ему было больно. — Просто я в пабе подрался, погорячился немного. Знаете, как это бывает!
Впрочем, он тут же увидел, что они его не понимают.
— Но ведь легавые тебя забрали? — настаивала Эми, явно не желая отказаться от своего предположения.
— Ну да... они нас разняли, — подтвердил Джонни, — только я не хотел себя называть. Думал, обойдется.
Девчонки выжидающе молчали. Он словно на чужом языке говорил.
— Вот и всё! — усмехнулся он. — Мне не впервой...
Они продолжали глядеть на него, но прежнего дружелюбия на лицах не было.
— Ты разве не принимал участия в марше? — спросила наконец Джилл.
— Нет, — ответил Джонни. — Я не марширую, я чечетку бью.
Он отпил еще, хотя теперь ему уже казалось, что девчонки переместились в конец переполненного людьми туннеля, стены которого того и гляди завалятся. Освещенные углы кухни понемногу заливала тьма. Наконец Полли заговорила — теперь в ее голосе звучала неприязнь.
— В таком случае что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она. — Мы тут собрались после марша в защиту прав маори на землю. Это вечеринка для участников марша.
— Я же тебе говорю, — терпеливо разъяснял Джонни, — я хотел бы поговорить с Бонни Бенедиктой.
Ему казалось, что его ноги в башмаках отъехали далеко-далеко, телепались где-то там внизу и совсем его не слушались. Девчонки переглянулись.
— Сейчас спрошу, — сказала Полли и исчезла за дверью.
Из соседней комнаты вырвались на минуту звуки бурного спора, в котором принимало участие несколько голосов. Джонни надоело держать стакан в руке — он разом осушил его до дна.
— Мне всегда хотелось научиться чечетке, — призналась Джилл, — только особых способностей к танцам у меня нет.
— Всякий может попробовать, — произнес Джонни устало.
Дверь в соседнюю комнату отворилась — но это была не Бонни, а ее мать, доктор Рут Бенедикта. Джонни не видел ее со дня похорон. Если б он не боролся с тьмой, угрожающей заполнить всю комнату, он бы посмеялся над ее удивлением.
— Вы помните меня, доктор Бенедикта? — спросил Джонни с подчеркнутой вежливостью.
