Жизлан прижала руку к сердцу, которое бешено колотилось в груди. Она не питала иллюзий. Шансы, что он изменил свое решение, были минимальными. Скорее всего, он задержался на конюшне, чтобы поставить ее на место и показать, как мало она значит для него.
Внезапно она услышала громкий крик, грохот и топот копыт. Жизлан ускорила шаг, желая узнать, что там происходит. Она завернула за угол и оказалась во дворе конюшни, окруженном колоннами.
По всему периметру двора стояли мужчины, глядя на огромного гнедого жеребца, вышедшего из стойла. На нем восседал широкоплечий всадник, который словно был единым целым с конем. Его руки с кажущейся небрежностью держали поводья, но мощные бедра крепко сжимали спину животного. Ни с того ни с сего конь вскинул задние ноги, пытаясь сбросить седока. Зрители ахнули, но всадник удержался в седле, а потом наклонился к голове коня, словно что-то говоря ему. Но конь продолжал бить копытами, подпрыгивать и вставать на дыбы.
Жизлан поспешно отступила в сторону, когда конь и всадник пронеслись мимо нее. Но она успела увидеть улыбку на лице всадника. На лице Хусейна аль-Рашида. Это была улыбка чистого восторга, словно сражаться с конем, который пытался сбросить его, было самым восхитительным занятием на свете.
У Жизлан перехватило дыхание. Эта улыбка пробудила в ней неожиданные чувства. Адреналин зашкаливал, но не от опасного зрелища, свидетельницей которого она стала, а от воспоминания об этой улыбке. Улыбке счастья на лице человека, которого она ненавидела.
Она отошла к колонне и прислонилась к ней. А спустя несколько мгновений конь, издав слабое ржание, смирно остановился, прядая ушами и тяжело дыша.
Хусейн аль-Рашид наклонился вперед, поглаживая мощную шею жеребца, и Жизлан могла поклясться, что конь слушает каждое его слово. И наконец жеребец спокойно направился к груму, стоявшему неподалеку. Хусейн спрыгнул на землю, а коня взяли под уздцы и мирно повели в стойло, словно он несколько мгновений назад не бесновался и не пытался сбросить своего седока.
Жизлан никогда не видела ничего подобного. Хусейн оказался необыкновенно умелым наездником.
Грум сказал ему что-то, и он повернулся. Улыбка медленно сползла с его лица.
Жизлан сказала себе, что рада этому. Она не хотела, чтобы что-нибудь в нем нравилось ей. Ни его заразительная улыбка. Ни его мастерство наездника.
Зрители к тому моменту разошлись, и Хусейн направился к ней через двор легкой, пружинистой походкой атлета. Его рубашка была порвана, обнажая мускулистую грудь, заросшую темными волосками, и Жизлан бросила на него чисто женский оценивающий взгляд и почувствовала, как ее сердце забилось чаще. А потом она посмотрела ему в глаза. Сегодня они были голубыми, как утреннее небо, и их взгляд был холодным и совершенно бесстрастным, словно только что ничего не происходило и он не подвергал себя опасности.
