— В помещении нельзя находиться с покрытой головой, любезные герры, — сообщила она, гордо шествуя в сторону своего места.
Чезаре еще раз взглянул на часы:
— Думаю, можно начинать.
Подойдя к доске, он размашисто написал на ней: 'номер 14'. Под 'номерами' имелись в виду '48 законов власти' Роберта Грина. Чезаре не слишком высоко отзывался об американском публицисте, считая, что тот лишь заново пересказывает идеи Макиавелли с минимумом нового. Однако, кардинал ценил 'Законы' за структурированность, которой недоставало трудам великого флорентийца, и которая немало способствовала построению учебного плана… Хотя порядок лекций далеко не совпадал с порядком законов. Порой Чезаре спонтанно менял план под действием появившейся идеи.
Как, например, сейчас.
— Итак, четырнадцатый закон власти по Грину формулируется следующим образом: 'Играй роль друга, действуй как шпион'…
- 'Держи друзей близко, а врагов — ещё ближе', - перебил Воланд, — Ну да, мы все слышали уже этот закон.
— Ты ещё скажи, что способен его применить, — фыркнул Азазель, — А вот Нарьяна, похоже, может.
Его слова вызвали смешки всех негерманцев в этой аудитории.
— Несомненно, 'держи друзей близко, а врагов еще ближе' — частный случай этого закона, — невозмутимо ответил Чезаре, — Смысл пословицы, которую припомнил уважаемый виконт, состоит в том, чтобы все время видеть врага перед собой. Чтобы предсказать его действия. Смысл же закона состоит в том, чтобы быть для врагов, да и не только для врагов, другом. Чтобы помешать им предсказывать ваши действия. Чтобы они считали вас другом и действовали исходя из этого.
— Лучше, чтобы они считали себя вашим другом, — хихикнула Жанин.
— Тогда какие же это враги? — не понял Балу.
— Очень глупые? — предположил Азазель.
Преподаватель прищелкнул пальцами:
— В каком-то смысле. Любая интрига, в конечном счете, основана на верной оценке человеческой глупости. Если переоценить ее, то противник разгадает план, и интрига не сработает. Но если недооценить… Тогда никакой интриги попросту не будет. Потому что так уж устроен человеческий разум: придумывая план, мы поневоле первым делом придумываем контрмеры к нему. Это поневоле заставляет думать: 'Как же так, не может противник быть таким дураком, чтобы купиться на это'. А так как план, которому невозможно противодействовать, — явление уникальное… Если не подавить эту мысль, то любой, даже самый эффективный план, мы признаем бесполезным.
— Иными словами, любой план строится на наглости, — фыркнул Воланд.
