Дочь четырех отцов | страница 97



Я не последовал за нею в сад, а поспешил домой. До обеда можно было поработать еще часок, а Андялка уже помогла мне сдвинуться с мертвой точки. Конечно же, внешность героев — не суть. Ни один человек на свете не мог нарисовать такого живого портрета, как Йокаи, и вот, пожалуйста, читателю этого мало. Ему нужен живой человек, которого можно было бы рядить в Ивана Беренда, мистера Пиквика, ловудского сироту или Бекки Кроули из «Ярмарки тщеславия». Для этого, разумеется, портрета не нужно, набросок куда уместнее: ему легче придать чаемую форму. Конечно, этот набросок должен уметь двигаться и дышать. Без этого и фотографии ничего не стоят. Мог бы и сам сообразить. Я не помню ни одной из шести девиц Удерски бедного Йошики[113], хотя уж у них-то каждый волосок расписан.

Звонарь зазвонил к обеду, и в конце улицы показалась стройная фигура господина Бенкоци. Мы с ним регулярно встречались в районе почты, но здоровались только вскользь. Юный сумасброд не вызывал у меня особой симпатии и, по-видимому, чувствовал это, потому что, в свою очередь, не обращал на меня внимания. Если же нам приходилось столкнуться нос к носу, он смотрел на меня с такой надменной иронией, что я невольно оглядывал себя с головы до ног, пытаясь понять, что же во мне такого смешного.

Однако на этот раз он так низко повесил голову и взгляд у него был такой задумчиво-грустный, что я невольно улыбнулся. Надо будет завтра сказать Андялке, что по ее описанию вместо Ивана Беренда вполне могли бы задержать господина Бенкоци.

— Добрый день, господин Варга! — это прозвучало так смиренно, что я даже не обиделся за «господина Варгу». Хотя временами эта заносчивость меня раздражала. Я не слишком высокого мнения о себе, но уж коли все называют меня «господином председателем», мог бы и этот паренек проявить уважение.

Бедняга был объят такой грустью, что смотреть на него было одно удовольствие. Возможность посочувствовать тому, кто помоложе, для стареющего человека — эликсир жизни. Я протянул ему руку с искренним дружеским расположением.

— Как дела, малыш Бенкоци? Давненько я вас не видел.

— Благодарю вас. — Он окончательно снял приподнятую шляпу, другой рукой приглаживая буйные черные кудри, которых вполне хватило бы на дюжину прославленных пештских лириков. Я взглянул на него с некоторым ужасом: уж не седеют ли у юноши виски?

— Мне надоела жизнь.

— Ах, вот оно что! — я покачал головой с возрастающим удовлетворением. — Ну мыслимо ли слышать такое от младенца двадцати одного года от роду?