— Да какой там, не гожусь я больше для энтого дела, годы мои не те, да и грудной хворобой маюсь, сухотка называется. А вот ружжо для Рудоля имеется, тут оно, при мне, пойдемте-ка покажу.
Он поманил меня к подножию холма и вытащил из камыша карабин времен дворянских восстаний, во всяком случае, мне так показалось, впрочем, утверждать не берусь: приклад совсем сгнил, а железо проела ржавчина.
— Эта штука, должно быть, долго лежала в воде, — сказал я, чтобы сказать что-нибудь.
— Могет быть, его ведь в колодце нашли; я так понимаю, что тем он дороже. Я б уступил его Рудолю сотен за пять, а вам из них — сотня, за труды.
— Этот хлам, дядюшка, задаром никому не нужен. Попадись он вам на дороге, видит бог, не подняли бы.
— Ну нет, энто вы зря. Нимца из ево стрелять можно, вот только ружейнику отдать поправить.
Рискуя потерять престиж, я все же вынужден был признаться, что не имею к Рудолю ни малейшего отношения. И вообще Рудоля давно похоронили, а если б он и был жив, то вряд ли нуждался бы в ружьях, так как был бы глубоким стариком.
— Что ж, коли вы говорите, значится, так оно и есть, только вот неправда это, сударь.
— Что неправда? Что он умер?
— Во-во, она самая неправда и есть.
— Да почему же?
— А потому, что ежели б он помер, то не затеял бы войны в четырнадцатом годе.
Я не нашелся, что возразить: почему, собственно говоря, разнообразные «синие», «красные» и «белые книги»[96] должны убедить Марту Петуха, если они меня самого не убеждают? Старик, таким образом, одержал надо мной блестящую победу, однако его вера в нравственный порядок вещей, по-видимому, пошатнулась: некоторое время он с сожалением рассматривал карабин, но в конце концов все же зашвырнул его в болото. Если Рудолю в один прекрасный день не хватит ружей, чтобы стрелять «нимца», пусть пеняет на себя!
Стоило старику спуститься обратно в яму, как все прочие немедленно окружили его; надо полагать, он давал им отчет. Впрочем, венгры мои были готовы отложить лопаты по любому поводу. Если дядюшке Петеру приходило желание выкурить трубочку, он обращался к дядюшке Яношу с просьбой о «кясете» и запрашивал дядюшку Иштвана насчет спичек, но вот наступал торжественный миг, и всякий должен был поглядеть, словно ни разу в жизни не видел, как зажигают спичку о рукоять лопаты. Гоняла ли в поле сусликов какая-нибудь приблудная собака, кружился ли над камышами аист, или выскакивал из зарослей клевера заяц, все как один облокачивались на рукояти лопат, и каждый имел что сказать по этому поводу. Нет, что бы ни говорили наши недоброжелатели, а все-таки даже самые простодушные дети этого народа рождены депутатами национального собрания! А что было, когда на горизонте появлялся фининспектор! Он, наверное, давным-давно спал сном праведника, если слово это применимо к фининспектору, а в недрах Семихолмья все еще продолжались дебаты о том, чего это нелегкая принесла господина досмотрщика, сколько у него звезд и чей он крестник.
