— Ну и что с того?
— А то с того, что возьмут да и спросят с меня налог за энтого самого короля Аттилу, коли он у меня в землице найдется. Пшли вон, чтоб вам пусто было!
Последнее относилось не к нам, а к двум чумазым поросятам, пытавшимся во что бы то ни стало потереться о Мартины ноги. Но означало это явно то же, что щелчок шпорами во время аудиенции у короля: нам предлагалось удалиться с богом.
— Послушай, — обратился ко мне Фидель, когда мы покинули достойного потомка гуннов, — тебе непременно нужно копать на его участке? Может, хватит остальных восьми полос?
— Все не так просто, дружище. Что, ежели само захоронение приведет нас к земле старика? Скажем, граница перережет пополам скелет. Не оставлять же голову Аттилы в земле!
— Тогда пошли к нотариусу. Уж он-то вправит старому обормоту мозги.
Нотариус оказался человеком большим и толстым. Мы застали его на веранде. Одет он был весьма символически, но все же задыхался от жары и без конца отирал лысину пестрым носовым платком.
— Прошу, господа, прошу, — закричал он, увидев нас, — я уж давненько вас поджидаю, господин председатель, дошел до меня слушок, что гостить у нас изволите, вот я и подумал, что буду иметь удовольствие.
До сего дня меня называли председателем один раз в жизни — когда делегация пчеловодческого общества вручила мне почетный диплом. Признаться, такое обращение довольно приятно. Чувствуешь себя как-то сильнее, значительнее, увереннее. Никогда бы не подумал, что сюда может дойти слух о моих скромных отличиях.
— Присаживайтесь, господа, — нотариус подвинул нам два плетеных кресла. — Осторожно, господин председатель, не порвите брюки, там гвоздь торчит. У нас, у бедных вдовцов, вечно в доме что-нибудь не так. Фидель, милый, там, внизу в буфете, в той коньячной бутылке, где прошлым летом был «котнарь».
Последние слова были обращены к попу, который направился в контору, явно чувствуя себя здесь как дома. Угадать, что он ищет, было нетрудно. Надо полагать, он был здесь частым гостем: стоило ему войти — запела канарейка.
«И здесь романтика! — улыбнулся я про себя. — Попа еще можно понять, но для деревенского нотариуса, к тому же вдовца, канарейки — странное увлечение».
Однако романтика канарейками не ограничивалась. На столе в расписном мезётурском кувшине красовался огромный букет полевых цветов. Причем не тех, что продаются на городских базарах и всегда напоминают мне медведей-попрошаек из зоологического сада. Это были настоящие цветы-дикари, которых горожанин не знает даже понаслышке. Растрепанные алые черноголовники, лиловый вербишник, крупные белые вьюнки, желтые, как сера, звездочки ослинника — все это в обрамлении пронзительно-зеленых листьев курослепа. Тот, кто собирал этот букет, не боялся забредать в воду по колено.
