Дочь четырех отцов | страница 20
Не стану больше стыдиться, пусть табличка с моим именем украшает врата Олимпа! Наверное, меня все-таки станут отвечать на экзаменах. Надо будет в каком-нибудь романе намекнуть профессорам, чтоб ставили за меня только пятерки. Не то явлюсь с того света и устрою педагогам экзамен по истории литературы.
И все же издатель с кем-то меня спутал, когда понадеялся получить с меня роман. Трех месяцев из шести как не бывало, а творение мое все еще пребывало в эмбриональном состоянии. Ожидать преждевременных родов не приходилось, а вот выкидыша — в любой момент.
Конечно, дело было не в недостатке таланта. Скорее наоборот, талант мой был слишком велик и значителен. Будь я одним из тех посредственных сочинителей, которых у нас хоть пруд пруди, я накропал бы роман за неделю. Но талант обязывает. Великану не пристало играть в бирюльки. На пальме не родится жалкая слива. Я не могу поставить свое имя под какой-нибудь любовной белибердой. Не спорю, и любовь существует на свете, но вольно же романистам представлять дело так, как будто на свете не существует ничего другого. (Заметим, что лирики здесь ни при чем, поскольку их все равно никто не читает.) Любовь — не более чем аперитив, никому не возбраняется опрокинуть стаканчик-другой, но потом надо браться за дело. Ведь есть же на свете, к примеру, и пьяницы, но где сказано, что романы следует писать о тех, кто всю жизнь шатается из корчмы в корчму?
Вот для зарубежных коллег — это пройденный этап. Они больше не пишут романов об отдельных личностях, они пишут только о человечестве. Один из них присылает на Землю жителей Марса, другой отправляет землян на Луну. (У нас в этом жанре работают разве что кандидаты в депутаты во время выборов.) Попадаются и такие, что сводят человечество с ума посредством эликсира бессмертия, кое-кто уничтожает население земного шара, наслав на него эпидемию болезни бери-бери. Я слишком мягок для подобных штучек, и вообще, на случай Страшного суда у меня есть в запасе оправдание: я никогда в жизни никого не убивал, в том числе и пером. Да и у нас, у скифов, эти так называемые романы «большого дыхания» только переводные и не залеживаются в книжных лавках. А если уж венгерский писатель вдруг захочет писать не о любви, тогда пусть прославляет национальную доблесть и будоражит национальное чувство. Это его святой долг. Правда, впоследствии ни одна собака не станет читать этих проникнутых благородным пафосом строк, но это уже — не его забота, это личное дело публики.