Семенов взглянул на одного, потом на другого «ангеленка». Показалось, что под его тяжелым взглядом они ослабили хватку. Но комэск сказал ровным, негромким голосом:
— Увести. Поместить под охрану. Утром трибунал.
— Ваня, ты что! Брось! — дернулся к нему Сидор. — Давай поговорим! Это же мелочь. Да и ошибся я, иначе б не выстрелил…
— Увести, — повторил комэск, опуская глаза.
Сидора повели к распахнутым, просевшим до земли воротам сарая. Он не сопротивлялся, затих. В глазах читалось удивление: видно, все понял, но поверить не мог.
Комэск проводил взглядом вышедшую из сарая троицу — конвойных, уводивших связанного брата — и на сердце лёг тяжелый камень.
«И это навсегда, — в тот же миг догадался Семенов. — Не отпустит. Никогда».
Тупая ватная слабость навалилась на него. Он посмотрел на тёмный потолок, на щелястые стены, скользнул взглядом по мешку муки, торчащему из-под вороха сопревшего сена.
«Не отпустит», — повторил про себя.
— Идём, — он подошел к раненому бойцу, ковылявшему к выходу. — Подсоблю.
Перехватил «ангеленка» под руку, подпер плечом.
— Осторожно, командир, — предупредил красноармеец. — Кровь там. Не вымажься.
— Что? — не понял комэск.
— Кровь, — повторил боец и его полновесное вологодское «о» выкатилось, словно колесо телеги.
— Да, — проговорил Семенов рассеянно. — Кровь. Родная…
— Что?
— Неважно. Сейчас отведу к фельдшеру…
Когда комэск вернулся от медика, на пороге избы его уже дожидался Буцанов. Молча кивнули друг другу, комиссар, придержав культей дверь, прошёл следом за Семеновым внутрь.
— Керосин закончился, — комэск указал на стоявший на столе примус.
— Это ничего. Мы и в темноте привычные.
— И то верно.
Буцанов сел на краешек лавки у стены. Семенов пристроился на приступок печки.
Разговор раскачивался тяжело. Осторожно роняли ничего не значащие реплики, как будто отгораживаясь ерундой от того важного и невыносимого, чего все равно не избежать.
— Покуришь? — предложил комиссар, вытаскивая картонную пачку из кармана гимнастерки. — У меня папиросы. Высший сорт, Асмоловские. С госпиталя еще. Храню для особых случаев.
— Давай, — Семенов протянул руку.
Комиссар зажег спичку. Закурили.
Смотрели оба по углам, тянули время.
— Я вот что пришел сказать, — решился, наконец, Буцанов. — Трибуналу, конечно, быть, но… Обсудить бы. Не наломать бы дров.
Он заметно волновался, пальцы мяли, расплющивали папиросную гильзу.
— Обратной дороги нет, комиссар, — покачал головой Семенов. — И выбора нет. Мир ломается. По живому ломается. Знаешь, может, как врачи кости ломают, которые неправильно срослись?
