— Пусть проводят до речки и возвращаются, — бросил Семенов остановившемуся неподалеку Ангелу Смерти, и тот ускакал — передать командирский приказ.
Семенов повернулся к комиссару.
— Я ведь, когда рубил, уже узнал его, — сказал тот. — Понимаешь, командир? Увидел, что это отец… и рубанул… мог остановиться… не остановился… — голос Буцанова дрожал. — И он меня узнал. Смотрел прямо в глаза… Мне даже кажется — сдержал руку… А я рубанул. Даже как будто покрепче постарался, чтобы наверняка, чтобы поскорее этот взгляд… чтобы…
Комиссар плакал, слёзы катились по его впалым юношеским щекам. Как ни трудно, а нужно что-то сказать, и комэск сказал:
— Я, Петя, очень тебя понимаю.
Бойцы комендантского отделения, молча переглянувшись, отвели коней подальше, чтобы не мешать сложному разговору.
— Страшно это… своей рукой… отца… Но, послушай меня, комиссар… то, ради чего мы кровью землю свою поливаем, ради чего убиваем и гибнем — оно меньшей ценой не добудется. Не вытащить нам мировой революции, если не отречемся ради неё от всего, что связывает нас с прошлым миром… Не выдюжим… На таких только жертвах и построим новый мир. Иначе никак. Белых нужно убивать. Согласен?
Буцанов оглядел окровавленный клинок.
— Понимаю… Только когда на политграмоте — это одно, а вот так — другое…
Семенов упрямо мотнул головой.
— Жертв принесено и будет ещё принесено немало. Понимать надо. Закончились времена, когда можно было по газетенкам да государственным думам прожекты благостные строить… Возьми себя в руки, комиссар. Бойцы смотрят.
Буцанов огляделся и, не вытирая, потянул шашку к ножнам. Семенов остановил его руку, вынул из просторного кармана галифе обрывок ветоши, протер комиссарский клинок и мягким точным толчком загнал его в ножны.
От краткосрочного отпуска Буцанов отказался, в бой не ходил. Первые дни отлеживался беззвучно: зайдёт в отведенную на расквартировку избу, спросит у хозяина, где ему постелено, упадет и лежит, отвернувшись к стене. Вдобавок начал пить — взаперти, в одиночку.
Эскадрон, раньше намеченного выдавив белых из Россоши, снова получил приказ отдыхать и набираться сил. Самогонки здесь хватало, жизнь в эскадроне бежала по накатанным рельсам, а устранившийся от работы Буцанов стремительно спивался. Разговоры не помогали, часовым, приставленным к нему с приказом не допускать до бутылки, комиссар совал под нос взведённый маузер.
Комэск терпеливо ждал, пока Буцанов придёт в себя. Но слухи о том, что в «Беспощадном» «сломался комиссар», дошли до штаба, и в эскадрон с проверкой нагрянул Мартынов.
