«Интересно, — успел он подумать. — При коммунизме будут спать вдоволь? За весь, стало быть, предыдущий недосып?».
Но тут течение его мыслей, в состоянии праздности привычно свернувшее к светлому будущему, прервал гулкий стук копыт со стороны околицы. Всадник гнал вовсю. Комэск сел на кровати, стараясь определить направление. К нему. Вот уже подлетает к сгоревшему забору. Семенов вскочил на ноги и принялся одеваться быстро, как по тревоге. Сунул ноги в галифе, поддёрнул тугие на икрах штанины. Занырнул одним движением в гимнастерку. «Вот тебе и неурочное безделье. Вот и тебе и урок: либо порядок, либо суета». Лукин уже стоял в дверях с начищенными сапогами. Поставил их перед кроватью, обронил сдержанным шёпотом:
— Из штаба полка. Нарочный.
Портянка, правый сапог. Портянка, левый сапог. Начищенными они лучше не стали, только недотёртый гуталин мазал пальцы. Застегнул широкий ремень, перекинул крест-накрест ремни шашки и маузера, надел фуражку и, дав себе секунду сосредоточиться, вышел на крыльцо.
Нарочный был тот же, что в прошлый раз — рядовой штабного взвода Юрьев. Из городских, с цепкими умными глазами на узком лице. Комэск поискал в его руках пакет и не нашёл. «Мелочь какая-нибудь, — предположил он. — Раз письменного приказа не прислали».
— Товарищ командир эскадрона, — по-штабному отработанно: одновременно сдержанно и немного залихватски, отдал честь Юрьев.
— Вас вызывают в штаб. Приказано как можно скорей.
Семенов неспешно козырнул в ответ, в задумчивости поправил шашку. Не угадал. Хоть и на словах, а не мелочь. В штаб за всё время, что воевал, Семенова вызывали дважды: когда назначили командовать «Беспощадным» и перед ставропольским наступлением.
Он нашёл глазами Лукина, стоявшего у распахнутой входной двери:
— Седлай. Умоюсь пока.
— Там мясо осталось, — выходя, ординарец кивнул в сторону стола. — В чугунке, под тулупом.
Семенов завтракать не стал. Не запихиваться же наскоро при нарочном, а за стол не сядешь: приказано как можно скорей и это будет жест недисциплинированности, а может, даже и пренебрежения! Шагнул обратно, взял с сундука потертую кожанку — на скаку ветерок усиливается и теряет освежающую ласковость, продувает насквозь.
— Пока не вернусь, за старшего Маслик, — кинул он ординарцу, вскакивая в седло с крыльца и нащупывая носками стремена. — Да передай ему: прозевает мародёрство или ещё что, спрошу с него лично.
