Семенов удивлённо поднял брови.
— О чём это ты? Чему не соответствуешь?
— Ну… — Буцанов с усилием поднял голову, посмотрел комэску прямо в глаза. — Уровню коммунистической сознательности. Вроде ты на первом месте получаешься, а я на втором. А ведь должно быть наоборот!
Помолчав, Семенов разломил пополам краюху хлеба, взялся за кружку.
— Давай-ка выпьем. Молча.
Выпили. Занюхали луком, закусили холодной картошкой.
— Что ты опять переживаешь? — спросил комэск. — Какие места, кто там вперед, кто наоборот?
Каким-то неожиданно юношеским жестом комиссар пригладил оттопырившуюся чёлку.
— Понимаешь… Я ведь к тебе приставлен, чтобы подправлять и подсказывать, если ты вдруг отступишь от линии партии. А получается наоборот, вроде это ты мне подсказываешь…
— Да неужто? — поднял бровь Семенов. — Я, вроде, ничего и не говорю… Вот только налить прошу — это и все подсказки.
Буцанов налил, но шутке не улыбнулся.
…Говорить — не говоришь, это верно, ты действуешь. А у меня порой сомнения закрадываются — правильно ли? А потом… Потом, как обдумаю, с тобой поговорю, всё и проясняется… И становится понятно, что политическую линию держишь правильную и все твои решения — как нельзя лучше согласуются с партийным пониманием политического момента. Вот так вот. А ведь это я должен пример всем показывать! И тебе в том числе…
Семенов махнул рукой — мол, нашёл о чём разговоры разговаривать.
— Погоди-погоди, — продолжил Буцанов. — Не в первый раз это… и вот сегодня…
Комиссар кивнул на окно, вернее, дальше — за окно, на околицу, где только что был расстрелян Федунов.
— Эти мои сомнения, они меня мучают. Получается, командир, что меня как будто старый мир ещё держит, как будто не вполне я проникся нашей идеей. Если такие заминки внутри случаются. Понимаешь?
Комэск дослушал взволнованную речь комиссара, посмотрел на него долгим внимательным взглядом.
— Зря ты так из-за этого волнуешься, — сказал он негромко. — Если нужно моё мнение, комиссар, оно такое. Всё с тобой в порядке. Недаром ты с отцом рассорился, из дома ушел, благополучную сытую жизнь на революцию променял, с ее голодом, холодом, лишениями, кровью… Остался бы студентиком и сидел в уютном зале, лекции слушал. А ты вон куда залез — в самое пекло! Ручкой писать — не шашкой махать!
— Отец красных люто ненавидел, грабителями называл, разбойниками, — видно, самогонка ударила в голову: обычно комиссар не любил затрагивать семейную тему. — Как-то я с ним заспорил, так он мне морду набил, до кровянки. Здоровый мужичина, я против него пацан, соплей перешибет… Ну, моя морда — ладно… А теперь — мать с земляком письмо передала, пишет — он вообще к белым подался. Против нас воюет!
