В этом вопросе я позволил себе домысел и отнес открытие людьми лекарственных качеств женьшеня в более далекие времена, чем самые древние труды по медицине. Ведь на чем-то, на каких-то опытах должны основываться эти выводы. Тем более что четыреста лет — время, когда женьшень появился в Европе и до последней поры, — изучение корня шло то эмпирическим путем, когда настойку давали больным и она не действовала, то по канонам классической фармакологии — влияние лекарства на изолированный орган. И в том и в другом случаях фармакологи пришли к правильным выводам: женьшень не оказывает никакого действия — полезен, как сельдерей.
Нужен был новый метод. От него требовались два условия: изучение действия лекарства на здоровый организм в целом, на больной организм в целом.
Однако на протяжении последних четырех веков ботаники спорили, что называть истинным женьшенем. На первый взгляд вопрос может показаться схоластическим. Но только на первый взгляд. Если корень валерианы посчитать лютиком едким, корень валерианы не потеряет своих лечебных качеств, но люди могут воспользоваться лютиком, посчитав его за целебную траву. Впрочем, это уже другая история. Закончился спор тем, что ботаники мира признали классификацию рода панакс гинзен русского ученого Мейера.
Так существует панакс гинзен Мейера, женьшень истинный, описанный Мейером. Затем панакс пятилистный Линнея. В отличие от истинного женьшеня линнеевский встречается лишь в Канаде. В самостоятельный вид был выделен японский панакс, также описанный Мейером. Открытый датским ботаником в Гималаях еще один вид панакса обозначен как псевдогинзен Уоллича. И наконец, пятый вид — трехлистный Линнея — растет в Северной Америке.
Под пологом тайги было нежарко, сильно пахло мхом, сыростью и всеми деревьями и цветами сразу, и лишь по мере приближения к бархату усиливался резкий запах его черных, похожих на черемуху ягод, возле аралий другие ароматы перебивали смолистый дух.
С подъемом к перевалу лиственные деревья уступили место ели, увешанной, словно лохмотьями, сизым мхом-бородачом. Потом мы лезли вверх по скалам, голым и обернутым дымчатым лишайником и зеленым мхом.
Мне стало не до рассуждений, потому что Савва Петрович с легкостью козла перепрыгивал с камня на камень, а я старался не отставать от него и не отставал, хотя и трудно приходилось. Когда мы достигли наконец перевала, вечерело. Открывшиеся таежные дали подернулись синеватой дымкой.
