Да, Лабонья сейчас в его доме. Но Шиву это нисколько не волнует. У него нет времени задумываться над тем, любит он Лабонью или нет. Лабонья красива, но это не мешает Шиву спокойно спать. Если он не добьется Лабоньи — большой беды не будет; добьется — ничего особенного не приобретет.
Шиву видел в жизни только две крайности: нищету и богатство. Он долго бедствовал, теперь богат. Среднего он не испытал. Пока он был беден, ему было не до любви; теперь, разбогатев, он может купить себе любую красавицу. И Лабонью тоже.
Прожив некоторое время у Шиву, Кхурима сказала ему:
— Насмотрелись мы уже на твою Калькутту, покатались в машине, побывали в кино. Хорошо пожили. Не думаешь ли ты, сын мой, что нам пора возвращаться к себе?
Шиву улыбнулся:
— Как же так? Ведь Болу поступил на службу.
— Ты мне этого не говори! — ответила Кхурима. — Такой малыш, ничего не умеет, за что же ему деньги платить?
— Вы и вправду хотите ехать, Кхурима? — спросил Шиву.
— А как же иначе? Бросили дом, все на свете. Ведь, как никак, наше родное гнездо там.
— А если я устрою вас в Калькутте?
— Здесь? У тебя?
— Нет, в другом месте.
— Скажи, Шиву, почему тебе так хочется, чтобы мы остались?
Шиву смутился и не сразу нашелся, что ответить. Овладев собою, он объяснил:
— Я ведь для вас стараюсь, Кхурима. Какая в деревне жизнь? Можно ли там жить по-человечески?
На это Кхурима ничего не сказала.
В тот же день вечером Шиву появился в комнате Лабоньи со свертком в руках.
— Поедем со мной в кино, Лабонья. Но сначала возьми вот это… — И он развернул перед ней сверток.
Лабонья расхохоталась.
— Ты с ума сошел! Чтобы я красилась и пудрилась?
Шиву с улыбкой ответил:
— Теперь все это делают.
— Накрашенная и напудренная я на улицу не покажусь. Ни за что!
— Ведь ты же не маленькая девочка. А то я подарил бы тебе мол[28].
— Чтобы сковать меня по ногам?
Шиву усмехнулся.
— Собирайся, а то опоздаем.
— Я готова, — Лабонья поднялась.
— Нет, подожди. Я купил тебе еще шелковые туфли. Ты должна их надеть.
Лабонья все исполнила: накрасила губы, напудрила лицо и надела шелковые туфли. Ведь в этом нет ничего дурного. И потом, ее отказ обидел бы Шиву! А он сделал для них очень много, и притом от чистого сердца, без всякой корысти. На него нельзя пожаловаться.
Сегодня Шиву вел свою машину сам. Лабонья сидела рядом.
— Скажи, Шиву, тебя очень огорчило, что я не взяла ожерелье?
— Нисколько. Я тут же продал его на черном рынке. Может быть, подарить тебе другое?
Лабонья побледнела от обиды.
