Ему страстно захотелось придумать и изобразить что-то совершенно новое, смелое. Он отложил работу над «Успением Богоматери» и стал делать наброски, он не видел пока свои будущие картины в определенных образах, только чувствовал их. Лотто подумал, что это счастье – быть свободным и к тому же иметь возможность советоваться с Джорджоне, работать рядом с ним.
– Знаешь Дзордзи, после «Полифила» и твоих «Философов» у меня появились мне самому пока неясные мысли, не знаю, что получится… мне стало интересно думать, но иногда от этого я не могу заснуть до утра, голова гудит от идей.
– Потому что здесь, в горах, мы ближе к Богу, – улыбнулся Джорджоне.
* * *
– Портрет принцессы пора заканчивать! Меня не устраивает работа Людовико, он неповоротлив, как брюхатая корова. Вчера масло пролил, огромный сосуд, двадцать литров псу под хвост! Давай-ка, Тициан, завтра с утра снова приходи, – приказал Джамбеллино и добавил с усмешкой, – портрет Виоланты мне стал нравиться.
«Наконец-то», – обрадовался Тициан. И тут же вспомнил, что прийти не может. «Что же? Что делать?» – Тициан сам не понимал, чего хочет.
По утрам он просыпался поздно, в просторной комнате Виоланты, где каждый предмет и сам воздух были полны покоя. Тициан был благодарен Виоланте за то, что она доверчиво подарила ему этот лучезарный мир. Их сближение произошло так просто и естественно, что Тициан не мог вспомнить, как они договорились первый раз после сеанса не расставаться, только помнил, что первый поцелуй – в мастерской, около мольберта, – подарил ему огромную радость. Эта радость вдруг сделала его жизнь ясной и простой. На душе у него, когда он бывал с Виолантой, было легко, они смеялись вместе, бегали по комнатам дома Виоланты, играли в прятки, целовались. Они любили друг друга как взрослые, но были веселы и беспечны как малые дети.
Тициан мысленно сравнивал Виоланту с Евой, здоровой и сильной. Он никогда не предполагал, что можно с женщиной чувствовать себя таким спокойным и радостным. Она открыто восхищалась его телом, получала явное наслаждение от его ласк. Еще ему нравилось, что они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, важно было праздновать и чувствовать каждый день, каждое мгновение удовольствия. По утрам они лежали обнаженные, рассуждали о летней жаре, о других пустяках, завтракали в кровати и затем, в обед, встречались уже в мастерской. Тициан с удовольствием писал свежие губы Виоланты, такие знакомые теперь, восхитительно вкусные, писал ее шелковистые волосы. Ее грудь ему казалась совершенством творения, источником жизни.
