Клерибелль успокоилась, по возможности, после своей потери только тогда, когда густой снег покрыл аллеи парка и опушил ветви дубов. Все матери деревни проливали искренние слезы при виде грусти своей госпожи, которую они знали еще задолго до ее первого брака. Бедные поселяне вспоминали, сколько раз они завидовали ей, когда она проезжала мимо них в своем блестящем экипаже, разодетая в шелк и бархат и гордящаяся своим хорошеньким сыном, сидевшим рядом с нею; а многие ли из них пожелали бы теперь поменяться с нею участью? Они дрожали, слушая рассказы болтливой прислуги замка о том, как тихо стало в роскошных залах, как грустил капитан, сидя один, ночью, перед камином за стаканом вина, и как тоскует барыня на своей половине, разъединившись со светом, в котором была прежде так весела и счастлива, и призывая смерть, чтобы соединиться скорее с погибшим сыном. Рахиль Арнольд сочувствовала более всех других несчастной Клерибелль.
Однажды, сидя в январский вечер перед своим камином, она решилась даже высказать свое сочувствие мужу.
– Что это еще значит? – проворчал Жильберт Арнольд, кидая на нее угрожающий взгляд из-под густых бровей. – Что ты мне порешь дичь?
– Я говорю, что думаю о несчастной миледи, я ходила сейчас наверх к нашему Джеймсу, а когда я вижу его спокойным и довольным в его чистой кроватке, то вспоминаю невольно бедного сэра Руперта.
– Эти дети были чрезвычайно похожи друг на друга, – проговорил задумчиво Жильберт, устремляя глаза на пылавший огонь и выбивая трубку о железо решетки. – Господи боже мой! Все толкуют о благородном происхождении и о всем, связанном с ним… Да мой мальчик на вид не хуже сэра Руперта, а, пожалуй, еще и красивее его.
– Когда я была еще девушкой, – заметила Рахиль, – многие говорили, что я напоминаю Клерибелль Мертон.
Жильберт Арнольд не принадлежал к числу любезных мужей: он несколько секунд смотрел в лицо Рахиль, скорчил потом гримасу и громко рассмеялся.
– А! Так ты в самом деле похожа на нее! – воскликнул он насмешливо. – Я-то, по крайней мере, этого не заметил, и если ты когда-нибудь походила на барыню, то теперь не походишь, могу тебя уверить.
Он набил снова трубку и закурил ее. Затем, протянув ноги, обутые в грубые сапоги, на решетку камина, принялся курить с видимым наслаждением.
– Я потеряла всю свою красоту за работой, Жильберт, – заметила жена его.
– Если она была! – проворчал издевательски муж.
– У меня были такие же белокурые волосы и такие же ясные голубые глаза.
